Мои личные переживания

Радость заливала мое сердце почти все время в монастыре. И хотелось поделиться ею со всеми людьми, позвать их к Отчему обильному пиру. И отсюда — страшная жажда встречи с людьми, чтобы тянуть их к этому духовному свету. И отсюда — двойственность переживаний. Сознаешь, что твое радостное состояние — плод твоего пребывания в монастыре, а в то же время душа просится вне его, к людям. И я раздирался пополам. Нет-нет да и прорвется моя радость к людям. Так, на Троицу заметил я в храме много богомольцев обоего пола. И стояли они все без цветов. Я был на клиросе, как певчий. И вот не выдержал, поспешно сходил в церковную ограду, нарвал много цветущей сирени и, войдя в храм, обошел всех и раздал цветы. Конечно, по монашескому этикету не полагалась такая эксцентричность. Один из моих друзей монахов сказал мне потом: «Это только тебе, брат Анатолий, игумен спустил такую вольность. Ты ведь у нас новичок». А я радовался от души, что вложил мне Господь эту смелость.

Другой раз увидишь толпу туристов, и жаль станет их: ничего не понимают. Подойдешь и начнешь объяснять им по-шведски. Хоть большинство — финны, но и по-шведски находится кто-нибудь понимающий. И с каким благоговением смотрят они на тебя, словно ты из потустороннего мира явился к ним. И вот тогда-то чувствуешь силу монашества. Она и без слов говорит так много людям мира сего. Так и хочется им заглянуть в душу твою, разгадать тайну непонятной им жизни, унести оттуда с собой хоть крупицу духовных сокровищ, которые они в тебе предполагают. Смотришь на них и думаешь: не про них ли сказал Спаситель, что они как овцы без пастыря? И какая разница с паломниками православными...

Однажды шел я по двору монастыря, и ко мне подходит молодая особа. Говорит по-шведски. Просит указать ей, как пройти к отцу игумену. А потом спрашивает, на каком языке иностранном говорит отец игумен. Я отвечаю: «Ни на одном». «Как, он не говорит ни по-французски, ни по-немецки, ни по-английски? Как же я с ним буду объясняться?» И она вцепилась в меня. «Но ведь вы вот говорите по-шведски». — «Да, но представьте, что во всем монастыре один лишь я говорю по-шведски». Она была ошеломлена. Она приехала по поручению одной большой шведской газеты описать в ней Валаамский монастырь. И вот очутилась в трагическом положении. Я повел ее к отцу игумену и рассказал ему, в чем дело. Он разрешил ей осмотреть монастырь и скиты в моем сопровождении, дал для этого моторную лодку, и мы с ней целый день объезжали скиты. Вот тут было весьма любопытно наблюдать за ней, какое впечатление на нее произвело все виденное. Часто она бывала потрясена так, что на глаза выступали слезы. Умилило ее очень, как на коровнике нас с ней угостили: подали большую деревянную чашу со сливками, с деревянными ложками и с черным хлебом. Трудно ей было решиться хлебать из общей посуды ложкой по-русски. Но и голод за день сказался. Тут она изумилась еще неожиданной культуре наряду с таким примитивом: оказывается, корм коровам развозится в вагонетках и баках по рельсам, проложенным в коровниках. Потом страшно всем была довольна, благодарила меня и прислала огромную статью в газете под заглавием: «Двадцатипятикупольная республика».

Так мои порывы навстречу внешнему миру удовлетворялись иногда неожиданно. Но все же в глубине души я полагал, что надо бы монастырю что-то делать и для мира. Часто мы беседовали об этом с отцом экономом Харитоном и особенно с отцом Исаакием, заведующим канцелярией. Бывало, пойдем с ним в Коневский скит и всю дорогу мечтаем, как бы устроить миссионерскую работу в монастыре и вне его.

И вот теперь, спустя 15 лет, я могу уже ответить на этот вопрос: должен ли был в самом деле Валаамский монастырь приспособиться к обстоятельствам и, чтобы влиять благотворно на внешний мир, подойти к нему иначе, чем это было прежде? Конечно, нет, — отвечу я. Монастырь не должен был нарочито ухищряться влиять духовно. Это было бы и неестественно, и попросту невозможно. Монастыри всегда играли крупную роль в духовной жизни народа, но как? — лишь через паломничество. И других путей влияния нельзя изыскать. Тогда надо было бы в корне изменить самую структуру их, подражать католическим монастырям. В самом деле, наши монастыри никогда не гнушались оказанием помощи миру и благотворительностью, школами для детей, издательством.

Но все это было лишь побочным и очень незначительным приложением. Так и Валаам, как сказано выше, занимался этим. Но духовное море монашеской жизни разливалось по матушке-России через монастырские толпы паломников. Через исповедь их у монахов, через наставления старцев, через чудеса у мощей и икон. Через невидимые связи всех святых Русь скована была воедино силой монашеского духа.

Это влияние монашеского мира я испытал в сильнейшей степени на себе самом. И получил я это не через благотворительность монастыря, не через просветительную его работу, а непосредственно от соприкосновения с монахами. Как в христианстве сила и значение религии заключаются в самой личности Христа, так и в монастыре сила его влияния — в личностях, в которых отражается образ Христа. В чем же увидел я Христа на Валааме? Во-первых, в богослужениях, в молитве. Каждый раз после воскресной литургии я испытывал необыкновенную радость. Сердце исполнялось той молитвенной теплотой, которая есть признак присутствия в нас Духа Святого. С этим сладким чувством сидел я потом в общей трапезной. И сила этой радости была такова, что не позволяла мне сидеть в келье. Я шел обычно в лес, в уединение, и там отдавался этому радостному чувству. То же чувство овладело мною, как я описывал, много раз после бесед с отдельными старцами. Значит, присутствие Христа и воздействие Его через них несомненно. И получить это воздействие иначе нельзя, как только в личном общении. Вот почему и идут паломники, чтобы соприкоснуться с монашеским миром в лице отдельных монахов, старцев, духовников. Потом у многих завязывалось личное общение на всю жизнь, начиналась иногда переписка. Все это — такие явления, которые нельзя заменить никакой благотворительностью или просветительной работой. И она нужна, но нельзя ради нее менять строй и дух веками сложившегося монастырского православного уклада.

За последние годы число православных паломников опять стало возрастать — из лимитрофов и эмиграции. Приезжали многие экскурсии. Все там говели и вдохновлялись светом Христовым на всю жизнь. Так воистину светильник не может укрыться под спудом. Валаам, как магнит, притягивает к себе однородных по духу. И если он должен будет после пережитых потрясений восстановляться, то ему не придется придумывать новых форм монашеской жизни, а восстановить именно старые и притом наиболее строгие.