Василий Иванович Немирович-Данченко (1844 – 1936)

Василий Иванович Немирович-Данченко (старший брат одного из основателя МХАТа Владимира Ивановича) родился в Тифлисе в 1848 году в семье кадрового офицера. Детство провел на Кавказе в обстановке военно-походной жизни. Обучался в московском кадетском корпусе, еще с юности начал вести кочевой образ жизни в силу превратностей судьбы, много путешествовал, сначала по России, потом по Западной Европе. Немирович-Данченко автор многочисленных беллетристических произведений, демократических по направлению, не лишенных наблюдательности и живописности, но несколько поверхностных, начал печатался еще в ранней юности в 1860-х годах, на страницах мелких периодических изданий. Пройдя, тяжелую школу петербургских мытарств, он был, судим, лишен дворянских прав и сослан в 1869 году в Архангельск. Собирал статистический и этнографический материал о Севере. В 1876 году писатель посещает Валаам, и в 1881 году в свет вышла его книга "Крестьянское царство", в сокращенном варианте "Мужицкая обитель". Книга интересна описанием быта и деятельности монастыря во времена игумена Дамаскина. Однако следует сказать, что писатель смотрел на монастырь глазами светского человека, далеко отошедшего от веры отцов. Валаам того времени предстал перед писателем как целое царство труда и смекалки, кипучей деятельности.

Предлагаем ко вниманию главы из книги "Крестьянское царство".

***

Большой скит Всех Святых.

Лес по обе стороны скитского залива. Безветрие совсем. В воде играет рыба, звон от всякой мелкой мошки стоит в воздухе. На редких полянах, где лес точно отходит от берега — стога сена. Травы вообще снимается здесь много.

— Нам преподобные помогают. Столько мы сена сбираем, что даже береговым даем, которые победнее.

— Эко день сегодня!

— Теплынь... Благодать... Ишь, небеса истинно поведают славу Божию.

— Жаль только, что здесь монастырь, — заметил мой спутник.

— А вы иноческое звание отметаете? Это вы неосновательно! Златоуста читали? — вступился отец Эльпидифор.

— Не случалось, так, отрывками.

— Ну, вот, видите сами. По невежеству своему судите. А он вот что сказал: “Приди же и учись у монахов, это светильники, сияющие по всей земле”. А у Луки: “Слушаяй вас, Мене слушает!” О ком это? Отметать легко, а вы бы помыслили, почему мы от прелести земной и всяческой суеты отрицаемся? Для ради спасения душ ваших. Вы согрешаете, а мы за вас молимся. Вот в Большом ските отца Григория увидите. Млад и не вкушал еще от соблазна житейского, а какую в себе ярость к монашеству чувствует! Истинно инок неистовый! Теперь, говорят, монашество блага приумножает. Да для кого это? Нам не надо. У нас все те же ряски убогие и трапеза скудная... А ежели что — мы и соседям помогаем. Хлеб даем, шубы, сапоги даем, кафтанчики, кирпича на постройку, лучины для крыш... А лучину эту щиплют монахи ведь... не даровое...

Здесь крыши кроют лучиною, которая оказывается прочнее и лучше досок.

В вершине залива - зеленый яркий лужок. Домик тут у пристани для дровосеков и лесопильщиков. Мы вышли из лодки. За четверть версты от скита - изящная часовня. Иконостас в ней из черного гранита, отполированного и отделанного в самой обители руками монахов. В общем и в деталях удивительно красиво. Женщинам запрещен вход во все скиты, но в день Всех Святых они могут притекать сюда, только до этой часовни. Дальше ни шагу. Отсюда видны им ворота скита, его красные кирпичные стены и круглые башни... Пожалуй, еще мелькнет сквозь решетку ворот изможденное лицо одного из отшельников...

— Мы дамов этих не любим, - повествовал в простоте души своей старец Иоиль.

— А что?

— Да крестьянка придет, у нее одна молитва на уме. А у дамов — житейские помыслы. У них ведь душа-то кошачья...Верно вам говорю, они и в храме Божьем перед святыми ликами о блудном житии помышляют.

— Есть и искренние богомолицы?

— Отчего не быть, есть...А только мало... Я бы их и до островов наших святых не допускал бы, как на Афоне...

— Отчего же хоть до часовни не допускать их, если это доставляет им утешение.

— Мало ли. А что в писании сказано: “Стопы мои направи по словеси твоему!”

— Какое же отношение?

— А такое, что она, аки лев рыкающий, только и мечтает о погублении душ иноческих. А на пустынножителей - то у нее, может, и зуб-то особо разгорается... Аз же и дом мой служити будем Господеви! А какое тут служение, когда оныя поскуды повсеместно тебе под нос тычутся...Положим, сказано: Бог препояса мя силой... очно, но и о путях нечестивых тоже в писании есть: блажен муж иже не идет.

Скит по величине равняется небольшому монастырю. Посреди четвероугольника, окаймленного стеною, большая и красивая каменная церковь. К стенам прислонились восемь домиков, из камня тоже. Тут кельи, трапеза и кладовые. Домики смотрят весело, много зелени скрашивает прямолинейность построек... Братии живет всего восемь человек.

— Вот тут есть светильник! Истинно святой отшельник, из болгар.

— Кто такой?

— Антиппа... Он один него стоит. Ныне уж безмолвствовать стал. Ни к кому не выходит и окно у себя держит всегда на затворе. Не видать его вовсе. Через дверь послушник подает ему что надо, и опять его три дня не видно. Ест он два раза в неделю, по вторникам и субботам. Его хотели было показывать, да старец воспротивился... Так и сидит в затворе. Прежде он на Афоне был, не по душе ему стало так. Суеты много и пререканий, ну, и устав не столь строгим показался ему. Он и пошел гулять. Местов искал. До Москвы добрался, приютила его у себя купчиха одна. Малое оконце и келия малая была у него в подвале. Он и говорит: я затворюсь — молиться стану, а вы меня не тревожьте...

Затворился. День, другой, третий — на четвертый всполошились все, не случилось ли чего с старцем. На пятый силой отворили дверь, а он лежит пред иконой, распростерся ниц. Вдохновение на него нашло духовное. Без пищи и пития пребыл. Ну, благочестивая купчиха испугалась,— как бы не вышло чего, просит его уйти. Оно, положим, Бог, но ведь и полиции тоже! Ушел. К нам тут явился. Отец Никандр ему в гостинице номер отвел. Опять затворился да четыре дня опять без пищи и без пития. Тут его отец Дамаскин призвал. Ты что, говорит, братию соблазняешь? Если хочешь спасаться, ступай в скит. Он и пошел. И ведь какой старец утешительный! Приезжают богатые благодетеля из Москвы. Знают его. Зовут. Он к ним приходит и все у них есть и пьет, хоть и с сокрушением, а все!.. Чтобы не возомнили о нем, как о сосуде с гордыней сатанинской. А теперь смолк и не говорит уже ни слова. От людей уходит. С Господом и наедине все.

— Да ведь есть-то надо же?

— Ему положено три тысячи поклонов в день, две тысячи поясных и тысячу земных. Да сверх того он должен прочитать сколько параклисов, канонов, акафистов. Если бы он ел, ему бы никогда не исполнить этого послушания. Оттого и не есть. Ему и думать некогда.

Валаамский доктор Таннер — личность очень крупная, и опять-таки сильный характер. Не фанатизм, а характер. Собственно, тут два понятия, которые часто смешиваются. Я уж раз говорил об этом и теперь повторю опять. Будь направлена та же громадная сила воли на достижение благих целей, на дело, которому мы могли бы сочувствовать, и перед нами был бы характер, и никаким иным именем мы бы его не назвали. В данном случае это тоже характер, настойчивый, упорный, презирающий внешние условия, сбрасывающий прочь все препятствия, побеждающий самую жизнь. Характер, питающийся лишениями и страданиями и укрепляющийся ими, как организм здоровою пищею. Характер, как железо, в горниле твердеющее под молотом. Мне возразят, что, следовательно, и факиры тоже характеры. И еще какие! Именно не галлюцинаты, а характеры. Галлюцинация потом приходит. Верит человек, что это добро зело, верит и стремится к нему.

— Так значит, нам отца Антиппу и не удастся видеть?

— Нет! Блаженный старец сегодня не покажется нам. Затворился!

Продолжение следует