Умное делание (валаамские побасенки - продолжение)

Погода не по-валаамски была солнечной и теплой, и это в середина декабря. Казалось, все вокруг радуется этому неожиданному подарку. Солнечные лучики переливались на заснеженных деревьях, и воробьи, соревнуясь с синицами, прыгали с ветки на ветку. Изредка в эту толчею вмешивались важные пузатые красногрудые снегири. Послушник Алексий, как по традиции переделывали на старинный лад имена в монастырях, а по-простому просто Леха, усмехаясь, свысока поглядывал на всю эту суматоху. Настроение было великодушным, приподнятым и легким. Свое послушание он выполнил и до вечерни есть свободное время. Тем более у послушника созрели серьезные благопристойные планы по поводу проведения этого времени. Он решил поупражняться в «умном делании».

К празднику всей братии монастыря дарили книги. И хотя Леха не смог присутствовать на праздничной трапезе и подарка не получил – вот «сокрушение», но как говорится, книга все равно нашла своего читателя: "Умное делание. О молитве Иисусовой." Леха ликовал и видел в этом промысел Божий. Он прочел ее усердно, от корки до корки, и с нетерпением и молодым азартом решил преступить к осмысленной сердечной или, как написано, умно-сердечной молитве. Но он хотел найти место, чтобы оно подходило, по понятиям Лехи, по всем параметрам – то есть уединенным и созерцательным. Чтобы через видимое соединиться с невидимым плотно и надолго. И постараться вогнать ум, если он есть, в сердце. Выбор пал на игуменское кладбище. Конечно, у начинающего исихаста послушание проходило в теплицах: «наблюдай и соединяйся – не хочу», но там суетно. А на кладбище тихо и никто не помешает. Вот только чтобы сократить путь, придется пройти через гараж, далее – через столярную мастерскую, а там и рукой подать.

Снег весело поскрипывал под ногами, и настроение было отличным. Гараж он преодолел благополучно. Но выйдя из-за прицепа, неожиданно наткнулся на препятствие в виде иеродиакона Варфоломея. Это был мужчина средних лет и комплекции. И за показной суровостью, по сути, скрывался очень добрый дядька, только уж больно искусно и глубоко он все это прятал. Но никакое ворчание не могло обмануть и ввести в заблуждение братию. Монаха Варфоломея любили и уважали. Молодые послушники его уважали за самоотверженность и трудолюбие, потому что видели его служащим практически на каждой службе. И эта живая неподдельная вера дорого стоила. А у старшей братии уважение к нему зиждилось на знании и опыте. К кому можно было обратиться за советом в щекотливом случае? – К опытному иеродиакону. Кто поможет и поддержит? – Монах Варфоломей. Так что Лехе в любом случае деваться было некуда, а слукавить опытному монаху он бы не осмелился.

Иеродиакон Варфоломей только что вышел из цеха и, запыхавшись, тащил длинные деревянные брусья. В длинной рыжей бороде запуталась свежая стружка, а в глазах светилась неподдельная радость: есть, раздобыл! Он был помощником благочинного и с недавнего времени отвечал за ремонт часовни, что то надо было подправить. И надо сказать, трепетно относился к своему послушанию. С его легкой руки постоянно что-то постоянно переоборудовалось и обновлялось. Его энергии мог бы позавидовать любой завхоз. Вот и сейчас он раздобыл дефицитные деревяшки. Он оглянулся по сторонам и вдруг заметил послушника Алексия. Леха попытался было юркнуть обратно за прицеп – да поздно. Улыбку у диакона как ветром сдуло. Лицо приобрело деловое и серьезное выражение.

- Так, а ты чем занят? Опять прохлаждаемся? Вам лишь бы баклуши бить. А ну иди сюда! Вишь, бруски раздобыл. Хорошие, ровные бруски. А мы их сейчас морилочкой покроем, морилочкой!

Все это он произнес скороговоркой без остановки и перерывов, как привык зачитывать возгласы.

- Ну, давай, брат ты мой! Подхватим и транспортируем его на своих плечах. Давай-давай, тебе три и мне три.

Он тут же слова подтвердил делом. Схватил три бруса и, продолжая говорить «Тебе три и мне три», потащил.Лехе ничего не осталось, как поступить также.

-Тебе три и мне три, – пробурчал молитвенник. – Три-три, сам бери и три!

Еле поспевая за иеродиаконом, с раздражением глядя на набиравшего скорость монаха, послушник поплелся, неся на плече тяжелые бруски. Настроение как-то тихо-тихо сошло на нет. И солнце не так светило, да и уже молиться не хотелось. Прочитать книгу-то Леха или верней, Алексий прочитал, да ничего не понял и не научился, и подвига ожидаемого не совершил.

***

«Главный же подвиг есть хранение сердца от страстных движений ума и от таких же помыслов. Надо в сердце смотреть и все неправое оттуда гнать...»

(Умное делание. О молитве Иисусовой. Гл. 170, ст. 118).