Жили-Были. Дневник валаамского пастуха. Глава 9

Старая флотская мудрость гласит: «Если хочешь спать в уюте, спи всегда в чужой каюте». В переводе на фермерский: в своей келье выспаться тебе не дадут. Даже в отдельной. Даже если ты начальник. Тем более, если ты начальник.

Режима никакого: постоянно что-нибудь происходит днём и ночью — то со скотиной, то с людьми. Иногда просто необходимо отключиться. Сеновал выручал всех, но только летом. Зимой ищите другие варианты.

У отца Георгия я знал одно укромное место: кабинет зоотехника, — лично доставал его не раз оттуда по любому поводу. О втором долго не догадывался, хотя частенько проходил мимо буквально в двух шагах.

Родственные души

На берегу славного озера Сисиярви [1], как зайдёшь налево «Жил старик со своею старухой у самого синего моря... ровно тридцать лет и три года... А посмотришь: совсем не старик, а напротив, совсем молодой» — Михаил Васильевич Федяев.

На острове с конца 80-х его все знали как лесника, вальщика, сотрудника метеостанции, работника форелевого хозяйства, заядлого рыбака, мотоциклиста, велосипедиста, лодочника, мастера на все руки и просто хорошего человека.

***

Я познакомился с Михаилом Васильевичем в декабре 1996-го на второй день пребывания на ферме, когда ещё толком не знал, кто есть кто [2]. Заглянув на кухню, он попросил полбуханки хлеба. Увидав, что один из ножей не режет, а мнёт, взял с собой и через десять минут вернул наточенным.

У Михаила Васильевича при желании можно было научиться многому: зашивать одежду, чинить обувь, ремонтировать бытовую технику, велосипеды и лодочные моторы, плести сети, печь хлеб в походных условиях, снимать кино [3], переплетать книги... Одним словом, научиться бережному отношению к вещам — и к людям.

До Валаама полвека наполненной жизни: в двухлетнем возрасте эвакуация под бомбами с последним эшелоном из блокадного Ленинграда в Башкирию, детство и юность в семье морского офицера, переезды по местам службы отца: Поти, Констанца, Варна, Николаев, Советская Гавань, Таллин, снова Ленинград. В начале шестидесятых геологоразведочный факультет Горного института, распределение на Чукотку, многолетняя работа геологом на Севере, в Карелии, затем в НИИ геологии и Арктики...

Короче, повидал немало и в людях разбирался. Георгия они с Инессой Петровной любили, как сына. У них он и скрывался иногда.

***

Однажды, вспоминая отца Георгия, мы разговорились. Передаю услышанное от Михаила Васильевича почти дословно.

— Таких людей редко встретишь... Он может ничего не говорить, ничего не делать... но вот посмотрит на тебя — и делается тепло.

Я не помню ни разу, чтобы он здесь на кого-то крикнул или приказал как-то так, грубо... Прямо перед глазами картина: сидит там на пригорочке с каким-нибудь братом, новым или не новым, — и беседует с ним тихо, спокойно, ласково даже, задушевно очень.

Конечно, сказывалась в нём горная школа. В горах ведь очень быстро приходит понимание того, что в одиночку ты ничего не сможешь. Ничего.

Ты должен работать в коллективе. Ты должен, хочешь того или не хочешь, прирабатываться к людям. Причём на всё про всё у тебя месяц, смена в лагере. Ты должен за это время притереться. Потому что...

Потому что даже на самых простеньких восхождениях есть такое понятие — страховка. У тебя в руках верёвка, на другом конце верёвки твой товарищ. Может, ты его загрызть готов... в мирное время. А тут сложилось так, что вас двое. И его жизнь в твоих руках. Ты несёшь ответственность за него. Отвечаешь за свои действия ни перед судом каким, — перед своей совестью, перед Богом.

А если ты ещё являешься руководителем, командиром группы, ответственным за всех, это накладывает такой отпечаток... который не выживается потом никогда. Достаточно тебе месяц-другой так походить, — и всё, на тебе уже этот отпечаток. Ты дальше можешь не быть ни начальником, ни руководителем, — но, если что, ты всегда к людям относишься ответственно. Не можешь человеку просто так пинка дать. Просто не можешь.

Ты учти, что это моё понятие. И, по крайней мере, среди ребят-альпинистов, с которыми был знаком. Потом уже я в горы не ходил, но мы встречались среди геологов. Их сразу отличаешь в толпе, — ты понимаешь их, они понимают тебя.

Необязательно на тему гор, нет. Порода что ли такая вырабатывается... Среди моряков то же самое. Бывает, разговариваешь с человеком, мимоходом цепляешь какую-то тему и сразу понимаешь: ага, всё, твой человек... той самой породы, которая знает, что такое опасность, — и в то же время знает, что такое человек. С ними просто, понимаешь?

Вот так и с Георгием. Мы не разговаривали об альпинизме, нет, этого не нужно было. Сошлись на работе в лесу, на расчистках и заготовке дров. Он опытным пильщиком уже показал себя, успел поработать до монастыря где-то в парковом хозяйстве.

А заходить к нам стал в первые годы начальствования, когда ему тяжеловато приходилось.

Понимаешь, чтобы понять, что такое начальник, надо начальником побывать. Все эти разговоры со стороны — бесполезны. Я-то был начальником и в полевых условиях, и в конторе, — примерно представляю, что это такое. Именно в плане нагрузок. Потому что начальник — это человек, который работает с людьми. А что за народ на ферме — тебе лучше знать.

И, естественно, что он от этого... он же человек, в общем-то, молодой был ещё, не очерствел душой настолько, чтобы на людей смотреть, как на расходный материал. Конечно, не было опыта, — он ведь не животновод. Но поставили... Естественно, что и ошибки были, и всяко разно...Не окреп ещё. Задатки были, но не окреп.

И он приходил: «Можно, — говорит, — хоть немного у вас посплю. Надоело всё, не могу видеть...» Приляжет на эту коечку, не раздеваясь, сапоги на табуретку. А мы с бабкой ничего, не шумим. Потом я ещё дверь внешнюю закрою на защёлку, — и всё, нету!

В своей-то келье его всегда сыщут, за ногу стащат и так далее. А ко мне он нырнёт, никто ж не знает. Кто я такой? Ну, постучат... не будут же стучать так, чтобы дверь с петель снять. Вот он этим и пользовался. Минут пятнадцать, от силы полчаса, подремлет: «О, как хорошо! Пойду дальше» — и пошёл.

Но это только в первые годы. Потом он уже реже заглядывать стал. Повзрослел, руку набил, окреп духовно. Да, именно так. Зайдёт иногда просто в гости, скуфейку на полочку ту кинет: «Ну что, чаю-то мне здесь нальют?» Он знает, что нальют. Но прежде, чем он, входила его улыбка, — светло делалось, хорошо, спокойно... Ну, это всё дела житейские, обыкновенные, простые.

Вот такая история.

«Жили-были старик со старухой у самого синего Неба...» [4]

«Мне однозначно надо на ферму!»

Рассказывал иеромонах Давид, регент братского хора:

— Отец Георгий обладал каким-то особым даром переманивать на ферму трудников. Какое-то особое чутьё у него было, что на Валаам приехал некто, поднимается сейчас по лестнице и размышляет: остаться ему здесь или нет?

Бывало, я, будучи благочинным, встречусь накануне с таким паломничком. Он ещё только с корабля и пока не понимает, куда попал, зачем он сюда приехал, что хочет получить от этой жизни? Лицо поникшее, глаза потерянные...

Я в подобных случаях, чтобы не напрягать человека сразу, начинал потихоньку, спрашивал осторожно:

— Чем бы Вы хотели здесь заниматься?

Он ещё в таком сомнении... И тогда я говорил:

— Вот, у Вас есть время до завтра, до корабля. Вы пока можете погулять, посмотреть, подумать.

Беседую с ним, а краем глаза уже замечаю: где-то на горизонте замаячил знакомый силуэт отца Георгия...

Каким-то образом их «тропинки» пересекаются, — и буквально через полчаса подходит ко мне тот же самый человек, но уже с горящими от радости и пламенеющими энтузиазмом глазами, — и уверенно заявляет, что он хотел бы остаться на Валааме надолго, может быть навсегда, но только на ферме!

Я с удивлением слушаю его, рассказываю о трудностях фермерской жизни, пытаюсь убедить, что на усадьбе ему будет лучше, начинаю перечислять длинный нелестный список:

— Вы что-нибудь читали о начале духовной жизни? Вам надо быть здесь, Вам нужно воцерковляться, а там всё только отрицательное, туда отправляют тех, кого наказывают, туда ссылают...

— Нет-нет, мне однозначно надо на ферму!

— Вам точно туда не надо! Вам нужна духовная помощь, а там нет Литургии, нужно много и постоянно работать. Если хотите, здесь у нас красивое богослужение, пение...

— Нет, мне надо на ферму!

Что им там говорил отец Георгий, я так узнать и не смог, а мне он «секрет фирмы» не открывал. И упрекнуть его в том, что он переманивает трудников, я тоже не мог, — ведь на тот момент этот паломник был ещё свободным человеком, не поступившим в монастырь.

***

Что удивительно: практически все «завербованные» им сомневающиеся, несмотря на тяжёлый труд, никогда не разочаровывались, действительно оставались надолго, многие на несколько лет, а некоторые навсегда.

И многие из них, несмотря на отсутствие профессионального лечебного подхода, реально исцелялись от различных зависимостей. Они находили отца, и через него — смысл и цель жизни.

Невольно вспоминаются слова одного афонского старца:

«Не говорите мне, в каком монастыре сколько чёток прочитывают с молитвой Иисусовой, не говорите мне, сколько часов в день.

А скажите, есть ли там кто-нибудь, способный понять всю боль современного человека, который может утешить на краю отчаяния, который может выслушать и понять скорбящего?» [5]

Случай на дороге

Рассказывал иеродиакон Амвросий, певчий братского хора:

— Однажды мы вместе с отцом Георгием и водителем (которого уже не помню) возвращались на машине в монастырь с фермы. Проехали ближайшие поля, выезжаем далее по дороге, — и вдруг отец Георгий неожиданно резко просит остановить машину.

Я ещё не понял, что произошло, как он уже открыл дверь, и со словами: «опять напился!» быстро вышел на дорогу. Действия были настолько стремительными, что я лишь чуть позже, с задержкой, начал осознавать, что случилось.

Я вслед за ним вышел из машины и вижу такую картину: какой-то человек лежит рядом с дорогой. Я его не сразу-то и заметил, а отец Георгий увидел в первое мгновение и моментально отреагировал. Всё происходило быстро, и по скорости реакции было видно, что для него данная ситуация — привычное дело.

У дороги лежал рослый молодой человек, который, как оказалось, был подопечным отца Георгия. У этого фермерского трудника случился очередной срыв, в результате которого он перебрал спиртного, ушёл с фермы, но, не рассчитав силы, просто упал. Хорошо, что это было летом.

Отец Георгий, конечно, ни в коем случае не мог оставить его: нужно было поднять, погрузить в машину и отвезти обратно на ферму — отлёживаться. Однако, в этом месте дорога была слишком узкая для разворота машины, и водителю пришлось сначала отъехать далеко, а потом уже вернуться к нам.

И вот пока он отъезжал туда-сюда, отец Георгий, не дожидаясь машины, на моих глазах вдруг поднимает этого трудника, взваливает его себе на плечо и несёт, как тяжёлый свёрнутый ковёр, в сторону фермы с полсотни метров, пока машина не догнала нас. Мне оставалось только спешным шагом идти рядом, едва поспевая за ним.

Делал он это очень энергично и естественно, не напоказ, а с переживанием и отеческой заботой... В его поступке была видна боль о человеке и заинтересованность помочь ему. Когда машина подъехала, он погрузил этого трудника и отвёз на ферму. Это рядовой случай, которых происходило немало.

Так он заботился о братьях своих.

Остановить «тигров»

Рассказывала Ирина Матвеева, старший методист Паломнической службы:

— Отец Георгий меня, человека северного, с первого взгляда поразил своим абсолютно южным характером! Карие глаза его лучились, двигался он всегда быстро, быстро много работал, быстро принимал решения и давал ответы (а если не знал или не хотел отвечать, прищуривался, хитро улыбался и молчал).

Ему вообще никогда не требовалось время на раскачку. Солнце Кубани, где он вырос, как будто шло от него волнами энергии. Это был человек до краёв полный жизни!

Вспоминая прожитые на Валааме годы, на память приходит немало историй (почти притчевых), связанных с отцом Георгием. Расскажу одну: как он не пустил меня «сбежать» из монастыря. Случилась она ровно за год до его смерти.

***

В пик паломническо-туристического сезона, когда напряжение просто зашкаливало, я вдруг поняла, что жить без исповеди и причастия больше невозможно: выходных не было почти месяц, — срыв неизбежен.

Надо сказать, что в начальный период восстановления обители такой странный парадокс был обычным делом: люди, казалось бы, трудясь в монастыре, не имели возможности посещения богослужений. Работали на износ.

И вот я со всеми договорилась, взяла в воскресенье выходной, отключила звук в телефоне и пошла, радостная, в собор на Литургию. Когда начали читать молитвы ко Святому Причащению, я посмотрела на телефон и увидела множество непринятых звонков от директора Паломнической службы. Раз он знал, что у меня выходной, но звонил, значит, что-то случилось.

Я вышла на лестницу и набрала его. В ответ на меня обрушилась лавина гнева за то, что вовремя не беру трубку. Лепеча что-то в оправдание, я увидела, что снизу по лестнице ко мне несётся разъярённый послушник с криком:

— Как Вы можете разговаривать по телефону в храме, как не стыдно?! Что Вы себе тут позволяете?!

В одно ухо на меня кричали из телефона, в другое из храма. Показалось, что слёзы брызнули, как у клоуна в цирке — на метр. И я ответила обоим — и директору в трубку, и брату:

— Как вы мне все надоели!

Выключила телефон и выбежала на улицу.

В монастырском дворе было пусто, светило солнце, цвели цветы. И я чётко решила, что работать здесь больше не буду. Нет сил терпеть эти бесконечные унижения, ненормированную работу без выходных, «беззастенчивую эксплуатацию под ширмой христианства» и тому подобное. Иду... и слёзы у меня льются рекой.

В это время из Святых врат во двор влетел Георгий, почему-то он на Литургию опаздывал. Увидев меня, сразу остановил и начал допрашивать:

— Кто обидел? Ну-ка, рассказывай, сейчас пойду разберусь.

Я, захлёбываясь, ответила:

— Да вы... Вы все меня обидели, сил нет, ухожу!

И все свои претензии на него вывалила. И он начал говорить вполне «заученно», как мне показалось:

— Ну, Ира, ты же знаешь, монастырь — место духовной брани, здесь война идёт...

Меня это ещё больше раздосадовало, я закричала:

— Это у вас война! Вот ты принял постриг, и у тебя война, воюйте! А я слабая женщина, никакой не воин.

И тут вдруг отец Георгий говорит мне такую вещь, совершенно серьёзно и даже как-то торжественно:

— Знаешь что, дорогая Ира, ты вот в Петербурге живёшь... а когда была война, и твой город обороняли, ленинградские женщины, такие же интеллигентные, как ты, с такими же маленькими ручками, как у тебя, рыли рвы, чтобы «тигры» немецкие не прошли! Да, мы воины, мы обеты давали. Но что воины без вас? Кто будет шить гимнастёрки, стирать бинты, раненых вытаскивать? Дезертировать нельзя! Дай слово, что не уедешь.

Помолчали, постояли... Я поняла, что не уеду.

***

Потом, по прошествии времени, думаю: «Ладно... но почему — копать рвы? При чём тут танки?» При встрече спрашиваю:

— Слушай, тебе чего тогда эти «тигры» в голову-то пришли? Книжку про войну читал?

Отец Георгий засмущался и ответил, что нет, книгу никакую не читал: «просто образ такой пришёл, раз ты из Ленинграда, — и сработало».

И теперь, когда мне плохо, я это часто вспоминаю: кто-то должен шить гимнастёрки и стирать бинты...

Стоять на своём рубеже.

Coda [6]

Пора заканчивать. О последних трёх годах всё равно толком рассказать не смогу, — а с чужих слов не то.

После конфликтного возвращения [7] отношения так и не выровнялись полностью. Общались только по делу. Больше всего задевало, что он на меня внимание обращать перестал. Потом, конечно, помирились, но не сразу. Я, например, долго не мог успокоиться и считал, что «это он во всём виноват».

Ушёл в коровник. Но вот всё чаще слышу: «Отец, отец...» Я им: «Да какой он отец, вы чё?!» Они: «Ну, да...» А потом опять: «Отец, отец...» Гляжу: а ведь тянутся к нему люди.

Наверно, я ошибся где-то.

Окончание следует...

---

[1] Сисиярви – внутреннее валаамское озеро, на берегу которого расположена ферма.

[2] На первом этаже фермерского келейного корпуса в то время жили миряне: лесник М.В. Федяев с матерью и женой, лесник Сергей Васильев с семьёй и пенсионер Борис Михайлович Беляков.

[3] В 1970 году документальный фильм «Будни геологов», снятый М.В. Федяевым на узкоплёночную кинокамеру «Кварц-2», получил Диплом второй степени на Всесоюзном фестивале любительского кино.

[4] Фильм «Долгие проводы», режиссёр Кира Муратова (1971).

[5] Архимандрит Василий (Гондикакис): Монашеское ткание на веретене жизни. Перевод с греческого монаха Макария (Буга). Симферополь. 2003.

[6] Coda (итал.) – пассаж в конце музыкального произведения.

[7] См. 7 главу «Возвращение».

---