Воспоминания о Валааме Константина Аренского, часть 2

— К Андрею Первозванному? Возьмете нас с собой?

— Садитесь, места хватит, лодка большая, — приветливо сказал о. Памва, — А вы с инженером еще не встречались? С ваших же краев, земляк. Третью неделю у нас гостит и не скучает.

Мы познакомились. Удивительно хорошо было на воде. Солнце стояло еще высоко, но уже чувствовалось приближение вечера. Одинокая лодка вдали на якоре, монах с нее ловил на удочку рыбу. Всё то же спокойствие и тишина, нарушаемая только ударами весел по спокойной воде. Гребли монах и о. Памва по очереди. Наши просьбы помочь он шутливо отклонял.

— Вы у нас в гостях, как же гостей работой затруднять? Да и лодку берегу, вдруг вы ее о камень разобьете, а ведь это монастырское имущество...

Любил пошутить о. Памва и переходы от шутки к серьезному выходили у него хорошо.

В часовне уже собрались монахи.

— Ну вот и прибыли благополучно. Видите, крест стоит. На сем месте сам апостол Андрей крест водрузил. Конечно, того-то креста нет давно, но в память его этот сооружен. Уж вы как хотите, а всенощную выстойте. Хоть ради меня. Очень мне послужить хочется. Служба ведь не долгая.

И снова с шуткой:

— А курить захочется, Бог с вами, курите, только подальше, чтобы сюда дымок не тянуло. Да инженер вам покажет, он тут каждую дорожку знает, с ним не заблудитесь.

Погода стояла теплая, двери часовни были открыты, и вся она была полна лесным запахом, который в вечернюю пору чувствуется особенно сильно. Даже ладан не мог перебить запах хвои и Бог ведает каких полевых цветов.

Служили три иеромонаха, в числе их о. Памва. Несколько монахов очень стройно и слажено пели.

Живость о. Памвы проявилась и здесь. Во время службы заспорил он с сослужащим священником по поводу одного из чтений. Спор был горячий, но тихий, безгласный. О. Памва быстро листал большую тяжелую книгу и, улыбаясь, пальцем отчеркивал какие-то строки. Второй иеромонах, серьезно, медленно, открывал другую страницу и упирал палец в нижнюю строку. Кто был прав и чье мнение взяло верх — осталось нам неизвестно.

Во время шестопсалмия мы действительно пошли покурить. Инженер оказался очень милым человеком. Он приезжал на Валаам каждое лето проводить свой отпуск и говорил, что лучшего места для отдыха не может себе представить. Здесь, в Андреевском скиту, природа была несколько иная, чем на большом острове: светлее, деревья ниже, острее чувствовался запах цветов и более громко щебетали отходящие ко сну птицы.

Возвращались мы уже в сумерках. Открылась новая картина: озеро вечером...

На следующее утро мы пошли в собор к обедне. По окончании службы о. Памва сказал, что настоятель просит нас в трапезную к обеду.

— Вот и закусим вместе, чем Бог послал. Обед у нас из четырех блюд, надеюсь - сыты будете, - с улыбкой сказал он.

Когда мы пришли в трапезную, монахи уже сидели за столом. На столе стояли подносы с черным хлебом и чаши с квасом. Последнее нас особенно радовало, т. к. в памяти был описанный Мельниковым - Печерским вкуснейший монастырский квас. Вошел настоятель, благословил чтеца (за обедом читались жития святых) и ударил в кандию. Тотчас же прислуживающие монахи принесли первое блюдо - винегрет из картофеля, свеклы и моркови, к сожалению, без малейшего признака какой-либо приправы, пресные овощи проглатывались с трудом. Когда по знаку настоятеля принесли второе блюдо, свежие щи, мы постарались взять как можно меньше. Впрочем, назвать это блюдо «щами» несколько оптимистично: просто в горячей воде плавали листья капусты. На третье был суп с макаронами и солеными снетками (мелкая рыбешка, которой изобилует Чудское озеро). Такое сочетание мне пришлось есть в первый раз и очень надеюсь, что в последний. Четвертое блюдо - ячневая каша, плохо очищенная и не сдобренная даже каплей масла.

— На квасе отыграемся, — шепнул мне приятель и налил себе полный ковш. По его лицу я заметил, что это было весьма опрометчиво. Квас оказался кислый и, главное, плохо фильтрованный. Единственно, что было очень вкусно, это хлеб прекрасной выпечки. Мы с недоумением смотрели на монахов, которые ели, хотя и немного, но с явным аппетитом. Поблагодарив настоятеля и недолго поговорив с ним, мы отправились в гостиницу, где заказали себе чай и что-то съедобное. Почти сразу же пришел о. Памва. Он был весел как ребенок и буквально заливался смехом.

— Ну, как пообедали? Не переели ли случайно? А ведь признайтесь по чистой совести, когда сказал я вам, что обед из четырех блюд, подумали: «Вот как монахи чревоугодничают». Подумали ведь? уж не отпирайтесь.

— Как же так, о. Памва, неужели всегда у вас такая пища?

— Изменения, конечно, бывают, но вкус тот же. Разве что по праздникам получше. Дело-то вот в чем, — сказал он уже серьезно, — система это наша: еду, которую сегодня вы пробовали, ее вполне достаточно, чтобы сыт человек был, а уж ради обжорства никто есть ее не станет. Если бы вместо четырех одно блюдо дали, так и голодный достаточного количества не съел бы. Вот и даем четыре перемены, поедим каждого понемножку, оно и достаточно, а уж сверх сытости никому охоты нет объедаться. Да и квасом не утешишься... Ну, покушали? Пойдемте, многое еще показать хочу.

Осмотрели мы скромный монастырский «музей»: несколько старинных икон и церковной утвари, сохранившихся по­сле пожаров. Там же были молитвенник и иконы принадлежавшие Вырубовой, которые она оставила в дар монастырю.

— Часто она у нас бывала. Уж Бог ведает дела ее, а молилась усердно, искренне верующей была...

Показал нам о. Памва монастырское хозяйство, когда-то громадное, теперь значительно сократившееся в связи с уменьшившимся числом монахов. Были тут и кирпичный завод, и лесопилка, и ферма, и целый ряд различных мастерских.

— Всё при игумене Дамаскине построено. Великий был строитель и человек мудрый. Да вот вам история: прикупил о. Дамаскин землю для монастыря. Ну сделал всё как по закону полагалось, а после этого в сейм. Финский сейм ведь и при царском правительстве существовал. Так мол и так, закрепите землю за монастырем. В сейме удивились — «да зачем это вам? У вас купчая законно сделана, всё в порядке, никакого утверждения сеймом не требуется». — «Это верно, что всё по закону, да вы уж сделайте мне такое одолжение, утвердите». Как его ни уговаривали, как ни доказывали, о. Дамаскин всё свое твердит. Ну, махнули на него рукой и чтоб не обижать старика закрепили все земли за монастырем на вечные времена. Вот революция настала, финское государство образовалось и решило правительство частично церковные земли отчуждать. Дошли до нас да и задумались: как же валаамские земли отчуждать, если они самим сеймом на вечные времена закреплены? Неладно получается. Думали, думали, так ничего и не придумали, оставили всю землю за нами. Смеялись только: «Ну и игумен у вас был, на аршин сквозь землю видел. Ему бы министром быть!».

Побывали мы в скиту Коневском, где видели келью, собственноручно вырубленную о. Дамаскиным. У стены кельи большой деревянный крест.

Много крестов на Валааме и деревянных, и каменных, все о. Дамаскиным ставлены — украшал ими острова.

— А каково сейчас положение монастыря? Отношение финского правительства? — спросили мы о. Памву.

— Финны к нам хорошо относятся, грех пожаловаться. И епископ наш финляндский всей душой к Валааму расположен. А вот нехорошо, что между монахами разброд начинается. Всё из-за стиля. Монастырь, как и все церкви финляндские, по новому стилю живет, а некоторые монахи этим недовольны, говорят — неправильно это. Хотят даже церковь себе отдельную выделить, чтобы в ней по старому стилю службы править. Нехорошо получается, если в одной семье да по-разному жить будем. Да Бог даст, всё образуется.

На другой день мы прощались с о. Памвой.

— Спасибо вам, батюшка. Если бы не вы, не видели бы мы настоящего Валаама, не поняли бы его! Только вот устали вы, замучили мы вас.

— Устал? Да разве можно устать глядя на красоту нашу? Уж кажется обошел я эти места бессчетно, а каждый раз что-то новое в них вижу. Живое ведь это всё. Свежая веточка на дереве появится, цветок расцветает и вокруг будто всё по-иному выглядит, как бы впервые вижу это, и на сердце радость и душа согревается. Приезжайте к нам снова, да поживите подольше, сами это поймете. А Валаам уже вам не забыть. Это на всю жизнь.

Начало смеркаться, когда пароход наш отчалил от берега. Все дальше и дальше уходил от нас валаамский остров, скоро и совсем скрылся. Прав был о. Памва : Валаама не забыть во всю жизнь. Хорошо кем-то сказано: «Свечка Божья на острове теплится...». Ведь, казалось бы, всё там так для нас обычно: сосна да береза, да камень гранит... Всё так просят.

А может быть в этом и кроется разгадка обаяния Валаама — в его простоте. В простоте природы, уклада жизни, в простых монахах, в простоте их веры, в той общей гармонии, которая и есть основа красоты... Валаама не забыть... того, который мы видели и полюбили и которого больше нет, ибо он не мыслим без монастыря. А «поселок и здание монастыря» не согреют душу.