Жили-Были. Дневник валаамского пастуха. Глава 2

Зима 1997 года. Валаамская ферма. Непростые отношения между братьями... «Однажды хозяин фермы, тяготясь своим положением, просил приехавшего к нему Игумена сменить его...»
монах Авраам (Щипакин)  3 933

Глава вторая

ПЕРВЫЕ ТРИ МЕСЯЦА

январь – март 1997 года


Первое время мы с Германом редко пересекались. Потом меня в коровник перевели кормящим скотником. Стали чаще видеться, он конюхом был.

Иногда стадо на прогулку вместе выгоняли, иногда помогал ему кобыле фермерской Моте ингаляцию делать по рецепту Марии-ветврача: в тазике заваривали травы, тазик опускали в холщовый мешок, засовывали в него лошадиную морду и держали минут двадцать, разговаривали с ней, развлекали. Моте нравилось.


По своему устроению

На утреннем правиле, после молитв, когда все по очереди здоровались друг с другом, у меня язык не поворачивался сказать положенное «Христос посреди нас», потому что не верил в это. Вечером на чине прощения мог поклониться со словами «Прости меня», а утром кланялся молча.

И Герман поначалу думал, что я молчальник, обет какой-то дал. По своему устроению судил. Пока я рот разевать не начал.


«Буду теперь с вами жить»

А потом он к нам в келью переехал. Мы жили тогда с Мишей Фыном, китайцем с Вятки. Это центральная келья на втором этаже, только двери на площадку не было. Выход был в соседнюю комнату, в то время молельную, а оттуда в коридор.

И вот, прихожу однажды вечером с коровника: на свободном топчане Герман сидит. На полочке уже книжки свои расставил, фотографии кавказские с пустынником Аввакумом.

— Благословите, — говорит, — братья, буду теперь с вами жить.

— А чего? — спрашиваю без умысла.

Он напрягся немного:

— Сам попросился.

Не сложилось у него что-то на прежнем месте. Через несколько лет он вспоминал об этом со смехом: «Я морду ему хотел набить!» И говорил это таким добрым-добрым голосом, что невольно думалось: «Да кому ты можешь морду набить?»

Зимний вечер. Рисунок Аммона Гареева
Зимний вечер. Рисунок Аммона Гареева

Суток не прошло...

Стали мы втроём жить. На второй день прихожу домой, он меня встречает:

— Надо, когда в келью заходишь, молитву читать, а то...

И начинает с улыбкой втирать о том, как бесы входят в человеческий облик. «Во, — думаю, — оттуда сбежал, суток не прошло, как заселился, и уже поучает!» Специально стал молча заходить. Он ещё разок сказал что-то, потом перестал.

Ну, тогда я начал иногда при входе положенные слова произносить, я ведь знал их:

«Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас».


Форточка

Всё-таки втроём жить лучше, чем вдвоём. Об этом ещё отцами заповедано: «Живите или по одному, или втроём, но не вдвоём».

В первом общежительном уставе преподобного Пахомия Великого читаем: «Келии устрой отдельные, в одном здании, и в каждой келии пусть живут по три».[1]

Мне кажется, это потому, что, если между двумя непонимание или что-то не то начнётся, иногда сложно им самим между собою разобраться. А третий может помочь, уравновесить, на себя принять. Если захочет, конечно.

***

У нас случай был, когда мы с Михаилом вдвоём жили. Сошлись как-то с ним на том, что свежий воздух лучше, чем духота. И потом полмесяца в келье не топили. Потому что форточка была открыта постоянно. Мне казалось, что это он её открывает, а ему — что я...

Конец января за окном, крещенские морозы. Через неделю я не выдержал, истопил. Михаил увидел, засмеялся странно, — показалось, что надо мной. «Ладно, — думаю, — победил».

На следующий день захожу — опять открыта. Миша задумчиво так:

— А зачем печку топить, если форточку потом открытой держать?

Я юмора не понял, отвечаю:

— Ну, давай не будем.

И ещё неделю не топили. И разговаривать перестали.

В келье градусов десять было, если не меньше. Братья узнали, «подвижниками» звать стали. Начальник фермы лично зашёл проверить, поведал нам об опасности чрезмерных подвигов. Мы молча слушали: какие там подвиги, — упёрлись друг в друга, как бараны.

Мне ещё терпимо: весь день на кухне у тёплой печки, в келье топчан у дальней стенки и спальник зимний. А у него послушания на улице, в лесу, и место у окна. «Вот, — думаю, — закалённый, не то что я». Он в зимней шапке спал. Не знаю, что обо мне думал.

Через две недели Михаил догадался: форточку потоком воздуха вышибало, когда дверь входная открывалась. Со шпингалетом неохота ведь было возиться, просто так прикрывали.


На Иордань

Запомнилось, как мы втроём ходили окунаться в прорубь на Крещение: по зимнику[2] километра два, поздним вечером, в темноте, после послушаний. Иордань в то время на Монастырской бухте устраивали, пока стоков не было. Я бы один не пошёл, устал очень и спать хотелось. А они вдвоём насели:

— Давай, подымайся, такой праздник!

Вышли, и вся усталость прошла. Луна полная, яркая, длинные тени от деревьев далеко тянутся по снежной равнине. Воздух чистый, действительно животворящий. Озеро временами гулко ухает под ногами, — на морозе льдом сковывается. Герман с Михаилом на ходу тропарь запели, я слов не знал, молитвослов мне сунули.

У проруби на выбор — лестница или оглобля[3]. Мы выбрали оглоблю: двое держат, один висит на ней посередине, три движения вниз-вверх. Было холодно, стало жарко.

Домой как на крыльях возвращались. На память остались следы в молитвослове от снежинок растаявших.

Братия окунаются в прорубь на Крещение. Фото Сергея Компанийченко. 2003 год
Братия окунаются в прорубь на Крещение. Фото Сергея Компанийченко. 2003 год

Ночные звонки

У нас, у каждого, свой будильник был. Потому что все в разное время поднимались.

Михаил вставал перед общим утренним правилом к семи, потому что весь день в зимнем лесу на заготовке дров трудился. Мне надо было к половине пятого в коровник на кормление стада.

А Герман, хоть и мог спать до общего правила, до семи, просыпался чуть раньше трёх. Их таких несколько человек было, они полунощницу в три часа ночи читали, чтобы — как на Центральной усадьбе.

Правда, недавно я узнал, читали они не вместе, а каждый своё место искал: кто в трапезной, кто в коровнике, кто в подвале, — кто куда первый успеет.

Так вот, он вставал около трёх. А я спал до начала пятого. И он предложил однажды:

— Давай, если хочешь, я тебя будить буду, чтобы Михаила лишний раз звонком не беспокоить.

Он как раз к этому времени возвращался. И стал будить — аккуратно так, по-домашнему тихо. Я привык к этому, будильник ставить перестал.

Однажды, не помню почему, он не разбудил, я проспал, — и первая мысль: «Ну, Герман!..» И только потом дошло, что не обязан он был вовсе меня по утрам будить.


Псалтирь

Герман любил Псалтирь. Захожу как-то в молельную, они с Виталием-птичником обсуждают — одну или две кафизмы будут келейно читать во время Великого Поста.

Он рассказывал, как на него ещё дома действовали некоторые стихи и выражения. Когда огорчение какое-нибудь случается, вдруг в псалме читает: «Окропиши мя иссопом, и очищуся»[4]. А что такое иссоп? Горькая трава...

Или когда не может дело никак закончить, начнёт-бросит, начнёт-бросит, стыдно уж самому, и тут читает: «И рех: ныне начах»[5]. И начинает заново.

У меня по-другому было. Приходил после кормёжки как раз к началу утреннего правила, все уже собирались. Читали по очереди. Сначала утренние молитвы, потом кафизма. Молитвы ещё понятны, а Псалтирь не очень. Зато можно посидеть немного, отдохнуть, расслабиться, прислониться спиной к тёплой печке...

Лавочки удобные. Чтение монотонное, убаюкивающее. Сидишь, дремлешь под знакомый голос. Вдруг просыпаешься, а в это время фраза: «И лете, лете на крилу ветреню»[6] или «Аще взыду на небо, Ты тамо еси, аще сниду во ад, тамо еси»[7]. И так врежется, что потом уже ждёшь, когда это место снова читаться будет, через три недели, по кругу.

Моя любимая кафизма была девятнадцатая, а у Германа четырнадцатая.


Утреннее правило

Утреннее правило начиналось в семь и шло около часа. По благословению братского духовника отца Геронтия оно в то время на ферме было таким: утренние молитвы, одна кафизма, две главы Апостола, одна глава Евангелия. Апостольские послания читались на русском языке, всё остальное на церковнославянском.

Затем прикладывались к иконам и здоровались друг с другом под общее пение тропарей и кондаков Кресту, Богородице, преподобным Сергию и Герману Валаамским, потом покровителям домашнего скота и птицы: священномученику Власию, мученику Трифону, бессребреникам Косме и Дамиану.

Евангелие читал старший, чаще всего отец Василий, который неизменно присутствовал, даже когда у него голова сильно болела.

Однажды он в Питер уехал, при мне в первый раз. Я думаю: «Начальник уехал, значит, на правило никто не придёт, можно спать спокойно». Иду мимо молельной по коридору, а Владимир-дояр лампадки зажигает... я так удивился.

Лично мне жаль, что лет через пятнадцать это правило отменили. Для новоначальных оно служило настоящей «молочной» пищей. Всё было понятно, все по-домашнему собирались вместе утром и вечером.

Потом изменения пошли «под монастырь». Те, кто их вводил, сами на ферму прибыли недавно, пробыли на ней недолго, — и покинули вскоре и остров, и монастырь.

А изменения остались.

Обыкновенная история. Рисунок Аммона Гареева
Обыкновенная история. Рисунок Аммона Гареева

Как в кино

Однажды февральской ночью корова разродиться не могла, за ветеринаром на усадьбу нужно было срочно ехать. Транспорт один: сани и лошадь. А той зимой слухи ходили, что волки с материка на остров по льду перешли, у кого-то собаку съели.

И вот, послушник Александр Нальчика запрягает, Германа наставляет:

— Ты, если что, факелами отмахивайся.

Нож ему дал свой, топор в сани положил. Заготовили факелов: намотали на палки тряпок, керосином пропитали.

— Но-о, Нюся, пшёл! — скрылся Герман в ночную пургу.

Как в кино. Только волков не было. Всё нормально прошло. Нечего больше рассказывать.


Вечные споры

Начальник фермы инок Василий хороший был мужик, без лукавства. Ему искренне хотелось, чтобы все жили дружно и правильно. Но не всегда получалось. Народ собрался разный, отрабатывали все по полной, без выходных, а потому дерзновение имели.

Одно время насущные вопросы отец Василий пытался решать накануне вечером, после правила прямо в молельной, перед выходом на крестный ход. Иногда эти бурные собрания длились не меньше часа. Он слово, ему два.

— Надо, братья, то и то сделать...

— А ты пример покажи!

Вроде и вопросов немного, а согласия нет. Переругаются все, впору чин прощения снова проводить.

Мне тогда смешно было со стороны смотреть. Из-за чего страсти такие? Потом понял, позднее. Я ведь в гостях был, близко к сердцу не принимал. Самое лёгкое состояние: чуть что не так, уеду. А как остаться решил, сам с ума сходить начал.

И вот, в этих спорах помню всех... а Германа не помню, как будто его там не было. А он был.

***

Неверно думать, что нестроения, непослушания, споры — признаки лишь последнего времени, а на Старом Валааме всё ровно шло. В первых изданиях жизнеописания игумена Ионафана II, при котором во второй половине XIX-го века была выстроена наша ферма, мы читаем:

«Однажды хозяин фермы, тяготясь своим положением, просил приехавшего к нему Игумена сменить его, жалуясь, что при таких трудах терпеть скорби и незаслуженные оскорбления от подчинённой братии для него невыносимо...»[8]


К звёздам

Переругаются все, потом договорятся до чего-нибудь; начинаем, наконец, на крестный ход собираться, на него тогда все ходили. На улицу выйдем, ждём одного, другого...

А хорошо ведь, Господи! Тихо, морозец на дворе. Угольком чуть тянет, как на вокзале, если печка в подвале топится. Такие звёзды! Обе Медведицы, Кассиопея, Орион, Млечный Путь...

Созвездие Орион в честь охотника назвали, а нам оно крест напоминало. И к этому кресту мы поднимались каждый вечер с пением. Потом сворачивали.

Будет день, будет пища. Только звёзд таких уж больше не увидишь, слишком много подсветки стало.

Млечный путь. Фото Дениса Фёдорова
Млечный путь. Фото Дениса Фёдорова

«Утешение»

Когда накануне воскресных и праздничных дней все уезжали вечером на Центральную усадьбу, на Всенощную, кого-то по очереди оставляли дежурным: сторожить, свет вовремя выключить на птичнике и в коровнике, а главное, сменить подстилку у коров: поднять их в одиннадцать вечера, сдвинуть навоз и вывезти, подсыпать свежих опилок, — иначе к утренней дойке коровы грязные будут.

Герман, когда его смена выпадала, провожая нас на Литургию, иногда просил:

— Братья, принесите мне какого-нибудь утешения с трапезы. Рыбки, например...

Я ему ничего не носил. Во-первых, слово это сильно не нравилось. Прочёл, что на Старом Валааме «утешением» называли что-то для желудка. Во-вторых, не хотелось с пакетом по столам побираться: подумают ещё, что для себя. Да и зачем продукты на ферму тащить, когда там и так всего полно?

Раза два я просьбы его игнорировал, а на третий тронуло что-то, решил порадовать. Только какое может быть утешение от рыбы? Взял ему, как положено, кусочек просфоры с чина о Панагии, в салфеточку белую завернул, несу.

Вернулись, иду в келью. И он как раз навстречу выходит.

— Я, — говорю, — тебе принёс кое-что.

Он обрадовался, заулыбался... потом увидел, что это кусочек маленький в салфетке, потух сразу, притворяться-то не умел. Он, когда огорчался, губы надувал совсем по-детски.

— Спаси, Господи, — сказал тихо.

Всё-таки рыбки ему хотелось.


Фермерский конюх

Однажды приходит румяный, восторженный:

— Я!.. Сейчас!.. На Нальчике!.. Галопом!..

Потом успокоился, рассказал, что всю жизнь мечтал галопом на лошади проскакать, в кино только видел, — и вот сегодня впервые попробовал.

А я его за опытного конюха принимал, у него же получалось всё с упряжью: и молоко отвезти, и отходы привезти, в лес за дровами съездить.

Ухаживать за лошадью, запрягать правильно, чтобы не натёрло нигде, за копытами следить, — очень ответственное, непростое дело. Отец Василий хвалил Германа за то, что быстро управлялся.

Учили его обращаться с лошадьми старший по коровнику послушник Александр и Мария-ветврач. А Сергей, начальник монастырской конюшни, хотел к себе забрать, договорился уже с благочинным, — но отец Василий вмешался, не отдал.

Начальник монастырской конюшни Сергей Терещенко, в упряжке Нальчик. 1998 год
Начальник монастырской конюшни Сергей Терещенко, в упряжке Нальчик. 1998 год

Обыкновенная история

В день смерти своего отца Герман был свободен с утра, в келье лежал и читал жизнеописание святителя Игнатия Брянчанинова. Увлечённо читал. Я захожу, а он:

— Слушай, Игнатий Брянчанинов в девятнадцать лет уже офицером был, а в двадцать в монастырь ушёл.

Через час захожу, он опять:

— Вот святитель Игнатий! В двадцать четыре года постриг принял, а через месяц уже иеромонах, через полгода настоятель...

Ещё через час:

— В двадцать шесть лет архимандрит!

Потом захожу: книжка лежит, Германа нет.

На вечернем правиле отец Василий спрашивает:

— Где Герман?

Александр отвечает:

— На скит к отцу Рафаилу ушёл.

Отец Василий помолчал немного:

— Спросить всё-таки надо было.

Я не ожидал, что Герман куда-то мог без благословения уйти. Не знал ещё ничего. Потом сказали.

Благословили его домой съездить, отца похоронить, матери помочь. Шёл Великий Пост. Он, когда прощался, сказал:

— Надеюсь к Пасхе вернуться.

Прошёл Пост, прошла Пасха, прошла Троица...

— Ну, всё, — говорят, — не вернётся Герман. Закрутило. Не он первый, не он последний.

Обыкновенная история.


Продолжение следует...

Крестный ход «по водам» в день святителя Николая. Конец 90-х годов. Фото послушника Александра Лютова
Крестный ход «по водам» в день святителя Николая. Конец 90-х годов. Фото послушника Александра Лютова


[1] Лавсаик. О Пахомии и живших с ним.

[2] Зимник – зимняя дорога, более короткий и удобный путь, пролагаемый по замёрзшим водоёмам и протокам там, где не проехать в летнее время.

[3] Оглобля – одна из двух круглых жердей, укреплённых концами на передней оси телеги и служащих для запряжки лошади.

[4] Псалтирь, псалом 50, стих 9.

[5] Псалтирь, псалом 76, стих 11.

[6] Псалтирь, псалом 17, стих 11.

[7] Псалтирь, псалом 138, стих 8.

[8] «Валаамский монастырь и его подвижники». СПб, 1903.



Приложение «Валаам»

Пожертвования
Трудничество

Фото

Другие фото

Видео

Другие видео

Погода на Валааме

-5°
сегодня в 02:09
Ветер
4.5 м/с,
Осадки
0.0 мм
Давление
763.0 мм рт. ст.
Влажность
81%