Жили-Были. Дневник валаамского пастуха. Глава 7

Глава седьмая

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Январь 2004 года

Рождественским постом 2003 года я написал несколько писем отцу игумену о ферме и её обитателях. В очередной раз задело тогда пренебрежительное отношение к ней среди братии — как к пропащему ссыльному месту.

И после второго или третьего письма я вдруг отчётливо осознал, что, если собираюсь считать себя честным человеком, то на ферму придётся рано или поздно вернуться. Не хватало лишь повода, который не заставил себя долго ждать.

Исход

Это случилось на Новый год по новому стилю. Утром проснулся в лирическом настроении, что-то записал в ежедневник и спустился в домовую церковь. По четвергам на Никольском скиту всегда служится Литургия [1].

На часах [2], во время исповеди, начал спорить с отцом Гедеоном, постепенно повышая голос. Когда допустимый уровень был превышен, батюшка меня выгнал, чтобы не мешать богослужению.

Слова «выйди из храма» прозвучали сигналом. Пошёл, оделся... и застучал призывно в голове, как прежде, шаманский бубен — без прописных букв, истин и знаков препинания:

во исходе израилеве от египта
чему уподоблю сокрытое слово
семени брошенному в унавоженную землю
и вот уже показались первые всходы
пшеница наконец-то мы дождались первого урожая
нет это плевелы и когда они вырастут и окрепнут
птицы небесные укроются в них навсегда
во исходе израилеве от египта

Ну и так далее... до Рождества Христова.

«Считай, что это по благословению»

Далее всё складывалось один к одному, как по сценарию.

Ушёл в самоволку по зимнику, куда глаза глядят, то есть прямым путём на ферму. Пришёл, как домой, всё родное, все рады видеть. Георгий на днях в Питер уехал. На ферме тихо, спокойно, немноголюдно. Как и прежде «в хлеву знакомо хрустит солома» [3].

Послушник Игорь-дояр поделился, рассказал, что в связи с наступившим Новым годом и отсутствием начальства половина фермерских болеет после «вчерашнего», точнее уже «сегодняшнего». Утром они с Андреем, старшим по коровнику, вдвоём и кормили, и доили, и навоз убирали...

— На усадьбе никто не знает, как мы тут живём! Игумен хоть бы раз заехал, посмотрел...

***

Вышел помочь им на дневную дойку. В моём расстроенном состоянии это даже отвлекло и развлекло немного. Тут и скотники подтянулись, кормящий и навозник. Видно, что нелегко им обоим, хмурые, — но стараются. В общем, жизнь продолжается. После обеда отправился погулять, наедине подумать, что делать дальше.

Через пару часов возвращаюсь, Игорь встречает оживлённый:

— Ты где был? Игумен приезжал, в коровник заходил! Потом собрал братию в трапезной, поговорили. Почаще бы так!

***

В сумерках иду обратно по зимнику на скит. Понимаю, что надо будет сразу прощения просить у отца Гедеона. Чтобы оттянуть и настроиться, завернул на Центральную усадьбу в храм: пока шёл, слышал удары колокола.

В конце повечерия — общий чин прощения. В девяностых так было: после вечернего богослужения по слову Апостола: «солнце да не зайдёт во гневе вашем» [4] все по очереди кланялись друг другу со словами:

— Прости меня, грешного.

Для кого-то, может, это формальность, а мне лично общий чин не раз помогал в сложной ситуации. Например, поругаешься с кем-то днём, потом успокоишься. Понимаешь, что необходимо помириться: иначе всё смысл теряет, к Причастию не подойти. Только первым прощения идти просить — невозможно себя заставить. А тут вроде в общем потоке, но дошёл до того брата, поклонился, сказал три слова искренне, — и как камень с души, можно жить дальше.

Потом братии стало больше, чин сократили: прикладывались к раке Преподобных, кресту, иконам, а прощения просили только у Игумена. И брали у него благословение на ночь грядущую.

***

Когда я подошёл в свою очередь, отец игумен придержал немного и сказал:

— Был я сегодня на ферме. И думаю, что надо бы тебе туда вернуться.

— А я как раз сегодня со скита на ферму сбежал!

— Ну... считай, что это по благословению. Давай, возвращайся, а то там коровок некому доить.

— Когда возвращаться, завтра?

— Нет, завтра не надо... после Рождества. Помолись пока, отдохни. Бог благословит.

Устав от перемен в настроении, кое-как добрёл до скита, постучался к отцу Гедеону, попросил прощения, сказал о переводе.

— Да, знаю. Ну, что же... я тебя со скита не гнал.

Поднялся к себе и сразу уснул, что называется, без задних ног. И мыслей.

***

Со скита уходить не хотелось. Почему, как начинает что-то складываться, меня всегда несёт куда-то в сторону?

В последние дни отец Гедеон освободил от послушаний на скиту, предоставив самому себе. Но успокоиться я уже не мог и, выпуская пар, накручивал километры по острову и «местам безводным»:

где ты где ты земля обетованная
где ты где ты потерянный рай
где ты где ты сынок мой басиль
шепчут губы замерзающего эвенка [5]
почему ты не пришёл проводить меня к предкам
найдёшь ли ты сам туда дорогу
во исходе израилеве от египта

Сбой

Постепенно угомонился. Очень устал за последний месяц. В понедельник, пятого января, вышел по привычке после обеда прогуляться, а ноги уже не идут, драйва нет, мысли вялые: «ну, вот и хорошо... пора переключаться... завтра сочельник... так ведь пост, матушка, до первой звезды нельзя [6]».

Прошёл по малому кругу, направляюсь на усадьбу к вечерне. И вдруг у Святых врат вижу Георгия — вернулся! Я разулыбался сразу же, спешу к нему, как к лучшему другу, чтобы новостью поделиться, смотрю... а он не рад чего-то. Скорее даже наоборот. Странное выражение на лице. Улыбаюсь по инерции:

— А меня после Рождества на ферму переводят.

— Да, слышал. Но я спрошу ещё у Игумена.

Вот так вот. А я-то размечтался: «Мы теперь с Георгием вместе таких делов натворим!» Ну и ладно, не к нему ведь возвращаюсь, а на ферму.

***

В девятом часу, после повечерия бреду с усадьбы на скит, в темноте еле ноги переставляю, мечтаю до топчана добраться: «Всё... завтра сочельник, строгий пост... Царские часы... потом Рождество... денёк ещё выпрошу, чтобы не сразу на ферму... а сейчас сразу спать».

Захожу в келейный корпус, прикладываюсь на входе к большой иконе святителя Николая, — и тут батюшка выходит из своей кельи. Поздоровался с ним, только собрался шагнуть на лестницу, сзади, как обухом по голове:

— Слушай, тут Георгий недавно звонил, сказал, чтобы ты сегодня на ферму пришёл.

— Когда? Зачем?! Ночь же на дворе!

— Ну, не знаю... тогда ещё вечер был. Может, перезвонить?

Как последняя капля — рухнуло всё. То он сомневается: «я спрошу ещё», то «приди — и приходит»[7]. Прежде, чем команды заочно раздавать, хоть бы поинтересовался, в каком состоянии нахожусь.

— Не надо звонить, не пойду никуда!

Для нового поколения послушников добавлю, что машин тогда на скитах не водилось. А если бы и водились, — сказано же игуменом: на ферму после Рождества.

Последняя попытка

Поднимаюсь к себе... только какой теперь сон?! Какая молитва? Помыслы вперемешку с тахикардией. Чего ему неймётся-то? Три дня подождать не мог? Не с того ведь я начинать собирался, чтобы с первого дня поперёк идти. Как будто специально подстроил кто...

А может, случилось что-нибудь? Не стал бы просто так на ночь глядя вызывать. Видимо, придётся пойти. Всё равно не уснуть теперь.

Минут через сорок был на ферме. Поднялся по знакомой деревянной лестнице на мансарду, обогнул водяные баки, постучал с молитвой (моя ведь дверь, моя келья когда-то!), нет ответа.

С другой стороны, через баки, за дверью с видом на озеро — Валера Коньков, столяр и бывший фермерский конюх. Три года назад мы с ним вместе жили там, где сейчас Георгий. Зашёл к нему, чай поставили, сидим, разговариваем.

***

Заскрипели ступеньки, — Георгий поднимается. Услышал наши голоса, заглянул, поздоровался. Опять непонятное выражение на лице. Смотрит, как на заговорщиков. Отчасти он прав, конечно, не без причины, — так ведь то дело прошлое, оба изменились.

— Я, — говорю, — наверно, с Валерой жить буду. Тут и место свободное.

— Нет, здесь ты жить не будешь.

С ходу субординацию строит: я начальник, ты дурак. Посмотрим, что дальше.

— Звал-то зачем?

— Слушай, — тут он оживился и стал немного похож на прежнего Германа, — пойдём, покажу...

Пока спускались, рассказал, что взяли они по случаю в области с армейских складов дизель-генератор, ещё советский, надёжный, как автомат Калашникова. Но массивный: железный шкаф около тонны весом. Он сейчас в Питере, на аэродроме в Пулково дожидается. А Вадим Базыкин [8] на Рождество будет два рейса с гостями делать туда-обратно. И он согласился помочь нам его сюда перебросить. Только надо генератор вовремя к вертолёту по взлётному полю доставить. Как это сделать?

— И вот смотри, что я придумал...

Мы подошли к новой солидной сельскохозяйственной конструкции, сварной раме метров десять на пятнадцать, на небольших колёсах типа шасси.

— Эта сеялка нам всё равно не подходит. Если отрезать от неё четыре колеса и сварить их между собой, — получится передвижная площадка под генератор. Ты смог бы это завтра сделать? Тогда послезавтра берём несколько человек, летим первым рейсом и, пока готовится второй, грузим и подкатываем к вертолёту. Что скажешь?

Пока он говорил, я машинально прикидывал: четыре колеса, профиль двести на триста, металл пятёрка, газа нет, резать придётся электродами, ток большой нужен, которого наверняка не будет, нет кабеля с нормальным сечением, линию придётся от обычной розетки из удлинителей лепить...

Стоп! О чём это я? Завтра же Рождественский сочельник: «Дева днесь Превечное Слово в вертепе грядет родити неизреченно...», — а я буду тут с железками ковыряться. А на само Рождество Георгий доверчивым работягам вместо праздника прогулку под облаками устроит за дизелем, — они-то, конечно, рады будут.

Христос раз в две тыщи лет приходит. Или раз в жизни, да и то не всегда. Я тоже раньше храм работой заменить старался, но вот — пытаюсь выбраться, а бывший молитвенник назад тащит. Я даже как-то успокоился сразу, всё на свои места встало.

— Не буду я сейчас ничего делать. Приду после Рождества, как игумен благословил, а там видно будет.

Возвратился на скит в двенадцатом часу, сил уже не было на мансарду взбираться, завернул в любимую библиотеку, прилёг на удобный диванчик и отключился.

***

Есть в этом случае что-то схожее с тем, другим: с упавшей в расселину тёлкой [9]. Но там живое существо в беду попало, а тут железяка, без которой раньше прекрасно жили. И Герман был другим. Так мне казалось. А как было на самом деле, никто не знает.

Здесь по-хорошему следовало бы остановиться.

Но уже сорвало и понесло.

Ночь перед Рождеством

Открываю глаза. Свет фонаря в окошко. Тепло, уютно. Тишина вокруг и в мыслях. Самочувствие отличное. Внутри словно обогреватель включен. Люблю так просыпаться или приходить в себя после болезни. В голове покой, ни малейшего помысла. Пока сам не начнёшь строить планы на будущее. Или вспоминать события минувшего вечера.

Отцы советуют по пробуждении сразу же становиться на молитву, пока свято место не занято. Так то отцы преподобные... а у меня нынче другой отец. С которым всё можно.

На трапезной пробили старинные часы. Час ночи. Получается, что спал меньше двух часов. Вот и хорошо. Самое время навестить нашего друга, объясниться. Он, наверное, как раз заснул недавно.

Оделся не спеша: шинель, валенки, шапка-ушанка. По старой привычке побросал в вещмешок всё подряд: портянки, термос, нож... неизвестно, что пригодится и где придётся ночь провести.

А вдруг он в другом месте заночует? Надо хоть записку оставить, черканул несколько слов. Что буду говорить или делать, — не планировал, так не интересно. По обстоятельствам, от его поведения зависит. Ощущение жизни — это когда не знаешь, что с тобой в следующий миг произойдёт. Остальное — скучный человеческий сценарий.

***

Снова спускаюсь на лёд Монастырской бухты и шагаю уже протоптанной дорожкой со скита на ферму.

Прогулки в дивную морозную ночь по застывшим озёрам Валаамского архипелага лечат. Лес вокруг словно неподвижное снежное царство. Не хочется повторять затёртые штампы про «волшебный лунный свет» и «купол звёздного неба», но ничего другого на ум не приходит.

Вокруг Бог в первозданной красоте Своего творения. На Валааме остались ещё места, где понимаешь: тысячу лет назад здесь всё так и было. Прикосновение Вечности.

Всё надуманное, старательно накрученное, не выдержав сравнения с окружающим миром, скукоживается и осыпается без следа. Куда я иду? Зачем? «Раньше надо было думать, однако, — произносит внутренний голос, — вот уже она, ферма. Зря что ли шёл?» Захожу в подъезд.

***

Деревянная лестница, дубль два, импровизация.

Подъём по ступеням намеренно тяжёлый, — пускай слышит, просыпается потихоньку. На чердаке заскрипела и хлопнула входная дверь, взвизгнула пружина. Чьи-то шаги начинают неспешный обход вокруг водяных баков. Остановка у Валериной кельи. Может, это к нему? Нет, шаги приближаются. Пауза. Кто-то стоит за дверью. Со скрежетом ползёт вниз несмазанная дверная ручка. Дверь открывается медленно-медленно и тоже со скрипом... заглядываю... мимо: Георгий спит, как невинный младенец. Зря старался.

Если вы собираетесь напугать или застать врасплох вероятного противника, не надо делать резких движений. Надо просто вести себя неожиданно для него. Как вариант, склониться тёмной ночью над спящим и, загадочно улыбаясь, тихонечко пропеть:

— Жо-о-рик... пора-а встава-ать...

— Что?! А-а, это ты...

Не задёргался... в себе тоже достаточной злобы не нахожу. Ну и ладно. Вывалил на него накопленное за последние сутки. Короче: ты мне теперь не указ, — когда вернусь, буду делать, что захочу.

Георгий сидит молча, чётки перебирает.

— Ты не представляешь, какой у меня тяжёлый день сегодня. Надо ещё сети снимать...

— Дурная голова ногам покою не даёт.

Когда уходил, вспомнил про записку, положил на стол, придавив зелёным яблоком. Яблоко тоже по случаю в мешке оказалось. Утешайся, брат.

В записке три слова: «Готовь место — своё».

***

Снег опять хрустит под валенками. Возвращаюсь другой дорогой, не менее удивительной. Как же не хватает морозных зим в наш теплохладный век глобального потепления!

Через пару часов на усадьбе. В монастыре стучит било к полунощнице. То, что нужно сейчас. Иду к храму. Во внутреннем каре навстречу привратник:

— Брат, подежурь за меня минут десять, отойти срочно надо!

Сижу в сторожке, смотрю на телефон: «День, говоришь, у тебя тяжёлый. Тогда бессонная ночь не помешает». Набираю номер, длинные гудки, знакомый голос спросонья:

— Да, слушаю...

Кричу в трубку:

— Не ешь яблоко! Оно отравлено!

— А-а, понятно...

Ещё через пару часов выхожу из храма окончательно опустошённый. Сходил на полунощницу, на утрене исповедался. То есть рассказал священнику общими фразами без подробностей. Но всё-таки незаконченность какая-то, последнего штриха не хватает.

Захожу опять на привратку, спрашиваю разрешения позвонить. Брат-привратник деликатно выходит. Набираю номер, опять длинные гудки: «Вот ведь, и телефон не отключает... вдруг случится что...» Снова знакомый голос спросонья:

— Да, слушаю.

— Прости, я пошутил. Можешь есть яблоко, оно не отравлено.

— А-а, понятно...

***

Однажды вспомнили с ним эту ночь. Георгий говорит:

— Я тогда начал о тебе думать что-то такое... А потом чёточку протянул — и ничего.

Но выражение его лица и взгляд, брошенный с клироса в начале праздничной Всенощной, я хорошо запомнил, поймал случайно: много там чего было, явно не «ничего».

Чёточку он протянул, видите ли... молитвенник.

Продолжение следует...

---

[1] В недельном богослужебном кругу каждый четверг посвящён апостолам и святителю Николаю.

[2] Третий и Шестой часы – краткие богослужения перед началом Литургии.

[3] Из стихотворения Николая Рубцова «Зимним вечерком».

[4] Еф. 4:26

[5] Навеяно повестью Григория Федосеева «Последний костёр».

[6] Фраза из телерекламы 90-х годов.

[7] Лк. 7:8

[8] Вадим Базыкин – легендарный вертолётчик, друг всех жителей Валаама.

[9] См. фрагмент в пятой главе: «Другого позови кого-нибудь».

---