«Я провожал отъезжающих…» (часть 1)

Летний туристический сезон в 1939 году был оживленнее обычного.

Особенно много паломников прибывало из Эстонии. Это были группы, руководимые как священниками, так и мирянами. Наиболее почитаемым местом для православных эстонцев Коневский скит, рядом с ним озерко и отшельническая келия, в которой уже 17 лет подвизался отец Николай.

С приходом осени наступило затишье. Мрачность осени подчёркивали собравшиеся над Европой тучи, а известия о начавшихся военных действиях не могли не отразиться на монастыре, обители мира. Предчувствие суровых испытаний, уготовленных монастырю, витало в воздухе. И всё же монастырь мог предложить защиту преждевременного напряжения: так будет, как пожелает Господь.

Одним из признаков изменения жизни в монастыре был учёт продовольственных запасов и установление их нормированного распределения. У монастыря были особенно большие запасы чая и сахара, так что при установлении нормирования оказалось, что в месяц на душу приходится 1,5 кг сахара, что означало увеличение нормы, так как до этого месячная норма составляла лишь 800 г.

Послушники и монахи, бывшие в призывном возрасте, были призваны на службу. Мы с иеромонахом Петром ждали своей очереди. Повестка пришла 12 октября, как раз во время трапезы. Монашеское одеяние сменилось на солдатское, однако никто не знал, нужно ли заодно обрить бороду и остричь волосы. Ведь подобной ситуации прежде не случалось. Все же борода и длинные волосы не подходили к военной форме, так что мы сами решили от них отказаться.

Но вставал другой вопрос: какое применение найти двум превратившимся в солдаты иеромонахам. Одного из нас поставили к провианту, второй стал каптенармусом. Все нам разрешали жить в своих кельях и в свободное время участвовать в богослужениях. Однако вскоре пришел приказ о переводе нас обоих в военные пасторы.

Для нашего майора, родом из Западной Финляндии, которому было чуждо Православие и все карельское население, этот приказ был непостижим. Как православный, да еще монах, может быть военным пастором в финляндской армии! Ведь монастырь, кажется, кишит шпионами. Ведь он провёл обыск в келиях братии и нашёл у иеромонаха Аркадия радио, а в сарае у монаха-садовника ружье и в конюшне второе.

Игумен Харитон, который должен был заранее письменно заявить, сколько радиоприемников имеется в монастыре, был прижат к стене: почему он ничего не сообщил о втором радиоприемнике и что монахи делали с оружием? Наверное, всё же поверил, что игумен ничего не знал о приёмнике, приобретённом монахом без разрешения, поверили, что одним ружьем пугали когда-то птиц в саду, а другое использовали для забоя скота.

Показательно для того времени, что вскоре в Сортавала рассказывали о тайной радиостанции, обнаруженной в алтаре, и о том, что видели, как арестованного игумена везли в Сортавала. Позднее с обострением обстановки упомянутый майор Циллиакус был переведен куда-то в другое место, и с возвращением прежде хорошо известного на Валааме честного солдата майора Корвенхеймо вернулось взаимное доверие между военным руководством и монастырём.

***

На Валааме служили также два лютеранских пастора.

Один из них, Матти Туовинен, провёл причастие солдат-лютеран в церкви Иерусалимского скита. То был первый раз, когда под сводами православной церкви звучал лютеранский хорал. Православные пастыри имели довольно большой приход, особенно на острове Мантси, большая часть защитников которого состояла из жителей самого острова.

Вначале я объезжал действовавшие на Валаамском архипелаге небольшие подразделения и проводил службу, как для православных, так и для лютеран. Поездки по осенней штормящей Ладоге совершались на маленьком военном корабле. Я страдаю морской болезнью, поэтому обычно стоял в одиночестве на палубе, и летящие брызги замерзали на моем плаще. Другой иеромонах, военный пастор Павел, сразу попал на остров Мантси.

***

Вскоре после начала войны началась эвакуация гражданского населения с Валаама. 12 декабря был эвакуирован детский дом и послушники.

Затем, 20 декабря, были эвакуированы больные члены братии, а также те, кто не имел финского гражданства. Я провожал отъезжающих. Запомнилось, как абсолютно слепой старец, отшельник Пионий из скита Иоанна Предтечи утешал других, видящих, напомнив им, как народ Израиля был вынужден оставить родину и как Бог позаботился о нем. Возглавляемые иеромонахом Саввой эвакуированные направились во внутреннюю Финляндию, в Каннонкоски.

Одновременно эвакуировалось самое ценное имущество монастыря. Как то: рака Преподобных, серебряные престолы из алтаря собора, наиболее ценные иконы. Помню, как во время службы снаружи доносились звуки, свидетельствующие о том, что идет упаковка и погрузка монастырского имущества.

***

В последние дни декабря я перебрался по ещё не замёрзшему озеру на остров Мантси, где продолжал ту же пастырскую деятельность, что и на Валааме.

Однажды в предвечерних сумерках в середине января я ехал на лыжах на остров Лункулансаари, до которого было около двух километров. Половина острова была уже в руках врага, поэтому нельзя было сбиться с пути.

Добравшись до места, я провёл вечернюю службу для усталых солдат. Заночевал в бане, топившейся по-чёрному. Полная тишина, господствовавшая вечером, оказалась затишьем перед бурей, так как рано утром противник при поддержке артиллерийского обстрела начал штурм. В этом бою я получил боевое крещение. Поздно вечером. Вернувшись на Мантси, я привёз с собой весть о том, что противник отброшен, причём, без существенных потерь.

***

Какой была жизнь оставшейся в монастыре братии во время войны? Им пришлось испытать многочисленные воздушные бомбардировки.

Второй по величине колокол звонницы собора, так называемый воскресный колокол, давал сигнал тревоги. Специального бомбоубежища не имелось, заслышав колокол, монахи спешили в укрытие в собор. Толстые стены его спасали от осколков снарядов, но, с Божией помощью не пришлось испытать, что бы случилось, если бы бомба попала в сам собор.

Среди членов братии были и такие, кто не спасался от бомбежек в церкви. Одним из них был иеромонах Памва, келья которого была в одном коридоре с моей. Он не покидал кельи по сигналу тревоги и по той причине, что плохо слышал. Так, однажды, когда бомба разорвалась во дворе монастыря в 50 м от здания, его разбудил лишь мороз, проникший в помещение через разбитое окно.

Мне пришлось быть свидетелем и другого связанного с ним события. В тот день братия как раз успела вернуться из трапезной и отдыхала, как раздался звон колокола, извещавшего о новой бомбардировке. Выйдя из своей кельи, я по какой-то причине вспомнил о своем соседе, отце Памве. Пришлось стучаться изо всех сил, прежде чем в дверях показалась его седая голова. «Тревога!» — крикнул я. «Хорошо», — отвечал он, натягивая на ноги валенки. Когда мы выбежали на улицу, самолеты были уже прямо над нашими головами.

В спешке я не удивился тому, что отец Памва на этот раз пошёл со мной, а не остался, как обычно, махнув рукой, в своей келье. Когда опасность миновала, отец Памва подошел ко мне, обнял и сказал: «Спасибо, ты спас меня. Когда я вернулся в келью, оказалось, что каменная стена обрушилась прямо на мою кровать!»

Позднее я узнал, почему он в этот раз последовал со мной. Оказалось, что ему во сне явился покойный игумен Павлин, известивший, что за ним придут. Поскольку эта весть пришла из другого мира, отец Памва решил, что она означает его смерть. Но в этот момент пришёл я, и он, вспомнив сон, пошёл за мной.

Так игумен Павлин из другого мира спас ему жизнь...

(окончание следует)

Источник:

VALAMO ja sen sanoma. Helsinki, 1982.- С. 274-280. Перевод с финского.

Использованы материалы Финского военного фотоархива SA-kuva

---