«Пустыня» и призвание на служение

Выдержки из книги Т.И. Шевченко «Игумен Харитон», изданной Спасо-Преображенским Валаамским монастырем. Книга написана на основе сопоставления разных архивных источников, в тексте использованы цитаты из сохранившегося дневника игумена Харитона.
***

1920 г. принес некое затишье в жизнь Валаамского монастыря, и в декабре месяце отец эконом был отпущен в уединенный Предтеченский скит на неопределенный срок. Наконец-то он мог полностью посвятить свое время молитве. Но тревога не оставляла монаха и в пустыне. Только образ ее сменился. Если в монастыре, который подвергался опасности нападения мародеров, большевиков или финских националистов, это были охватившие братство страх и беспокойство в связи с нагрянувшими переменами, то теперь подвижнику пришлось противостоять «пустынному искушению» бесовскими страхованиями.

Всякий страх, кроме Божьего, таков, что унижает человеческую душу, лишает ее надежды. В дневнике отец Харитон писал о том, как удавалось ему, пустыннику, побеждать свои страхи молитвой и упованием на Бога:

«Первая ночь в скитском одиночном домике прошла неспокойно. Страх овладел душою, и тело тряслось, как осиновый лист при ветре. Значит, душа моя, когда страшится разных причудливостей, находится во власти у кого-то другого, а не Бога. Есть какая-то злая сила, которая страшит душу, не имеющую страха Божия. “Гордая душа, – говорил св. Иоанн Лествичник, – есть раба страха, уповая на себя, она боится слабого звука тварей и самих теней <…> Плачущие и болезнующие о грехах своих не имеют страхований, а страшливый часто лишается ума, и по справедливости. Ибо праведно Господь оставляет гордых, чтобы и прочих научить не возноситься”.

Теперь для меня вышло благоприятное время уединения, давно желанного… Днем я сосредоточусь мыслью в присутствии Божием, смотрю на природу – лес одет в зимний очаровательный вид – и душа рвется к Виновнику такой панорамы! Потом читаю сочинения святых отцов, в особенности Исаака Сирина, душа услаждается уединением, а церковное Богослужение подогревает его. Но вот приходит ночь – и страх опять овладевает душой. Каждый шелест листа или деревянной ветки производит в теле как бы электрический ток, и оно трясется, и боится даже своей тени!»

Ночью сон бежал от отца Харитона – то ему чудилось, что кто-то бросает кирпичи в коридоре, то он явственно слышал шум шагов под своим окном, хотя на острове никого не было. Порой казалось, еще немного – и он сойдет с ума или донельзя напряженные нервы не выдержат, и он потеряет сознание. «Все же в этом потрясающем [выделено в источнике] страхе от бесов была и защита невидимой десницы Всевышнего, которая направляла все ко благу человека и его самопознанию», – писал в дневнике пустынник. Постепенно он научился побеждать эти состояния молитвой перед иконой Богородицы «Всех скорбящих радосте». Плодом борьбы, по его словам, стало глубокое познание своей немощи и смирение – теперь даже «если бы Господь попустил бесам повернуть мой домик, то и тогда бы сердце не усомнилось, что Он видит это и меня не оставит. И, замечательно, ранее при страхованиях ум мой убегал изнутри вовне, а теперь же наоборот – уходил еще глубже внутрь».

Утешаясь своим уединением, отец эконом все же не мог избавиться от мысли, что оно временно. Несмотря на горячее желание навсегда водвориться в пустыни, он сомневался, есть ли на то воля Божия в такое непростое для обители время. Ведь святость, к которой должен стремиться христианин, достигается не обилием подвигов и молитв, а исполнением воли Божией. Угодно ли Богу его пустынножительство? Жажда внутреннего безмолвия требовала повиноваться обстоятельствам.

Действительно, уже 30 января 1921 г. после службы в скитском храме настоятель игумен Павлин зашел в келью отца эконома и посетовал, что «попал в тягостное положение в управлении монастырем», в связи с чем просил эконома в середине февраля вернуться к своим обязанностям – «дабы была возможность с кем посоветоваться» при затруднительных случаях. «Это для меня будет служить большой поддержкой, а то руки опускаются, – сказал отец Павлин. – А когда минует в тебе надобность, то задерживать не будем. А так – можешь иногда временно уединяться… 14 февраля пожалуйте, отец Эконом, в обитель…»

В знак верности обещанию за отцом экономом был закреплен его домик в Предтеченском скиту, в который он мог при каждом удобном случае удаляться на молитву. После отъезда настоятеля из скита отец Харитон записал в дневнике: «Представляя себе скитскую и монастырскую жизнь, я задавал себе вопрос – какая цель моего стремления к скитской жизни? А цель та, что в скиту при свободе от обременения делами и заботами есть возможность стремиться к непрестанному памятованию Бога, и для сего есть средство самое мощное – это молитва Иисусова, что отчасти уже испытано мною. При сосредоточении внимания в сердце при живой мысли присутствия Божия – какой покой ощущает душа, с какими отрадными чувствами смотрит тогда на мир Божий! <…> Чувства благодарности к Богу переполняют душу. Сознаешь мрак своих страстей и знаешь, что, если Господь отступит Своею помощью, то этот мрак затуманит последнюю искорку – память Божию и тогда опять душа попадет под власть бесов и страстей. И вот теперь опять надвигается обременительная туча забот – как я сохранюсь, чтобы не отступить вниманием от Господа, без Которого жизнь пойдет безотрадная?! – плакал и рыдал я горько-горько, а в глубине души возникала мысль: “Господи, не попусти мне оставить Тебя. Если я при суетности дел оставлю Тебя, то Ты не оставь меня! Ими же веси судьбами спаси мя, недостойного раба Твоего!”»

Любителю молитвы и уединения предстояло «совместить несовместимое» и повторить подвиг отцов-исихастов, проповедовавших реальность обожения для человека любого рода занятии еще в этой жизни. Если ближайший предшественник свт. Григория Паламы – Григорий Синаит – видел исихазм чисто монашеской формой богообщения, требовавшей полного удаления от страстей мира, то архиепископ Фессалоникийский Григорий Палама своей проповедью «открыл исихазму путь из монашеской кельи в мир». В его учении содержалась важная мысль, «сделавшая исихазм социальным явлением – стяжание благодати объявлялось доступным не только аскетам и отшельникам, но и живущим в миру».

Наставления святителя Григория относились ко всем, будь то инок или мирянин: «Напрягите и возвысьте ваши душевные очи к свету Евангельской проповеди, чтобы тем временем преобразиться обновлением ума вашего». Это не означало, что монашеством можно пренебречь или что этот путь не эффективен в достижении обожения. Святитель лишь утверждал, вослед великому апостолу Павлу: «Ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим. 8:35,39).

Широко известно, что родной отец Григория Паламы занимался творением Иисусовой молитвы, присутствуя на заседаниях императорского совета. Последователь святителя-исихаста, богослов-мирянин Николай Кавасила, утверждал даже, что «и искусствами можно пользоваться без вреда, и к занятию какому-либо нет никакого препятствия, и полководец может начальствовать войсками, и земледелец возделывать землю, и правитель управлять делами… и, не теряя ничего из своего имущества, заниматься сими помыслами», то есть творением Иисусовой молитвы и богопредстоянием.

Испытывал Господь силу и глубину любви к Себе и у будущего Валаамского настоятеля. В течение 1922 г. иеромонаху Харитону еще удавалось наслаждаться плодами уединенного жительства в Предтеченском скиту. Он продолжал упрашивать игумена разрешить ему остаться там навсегда, но тот так же настойчиво уговаривал отца Харитона продолжать нести экономское послушание. «Надвигались уже мрачные тучи над обителью, “тучи” календарного вопроса. Монастырский собор… обсуждал, как выходить из надвигающихся грозных испытаний», – записал в дневнике отец Харитон.