Воспоминания о Валааме Н.П. Паялина. О молитве

У меня на письменном столике находится несколько мелких камешков, взятых при посещении мною Валаамского монастыря. Когда я прихожу со службы домой и сажусь за свой письменный столик, мой взор всегда как-то невольно обращался к этим бесформенным камешкам, ища в них чего-то затаенного, прекрасного. И моя надежда на то, что быть может мысль унесет меня далеко-далеко от всех мелочей и ужасов современной жизни и даст несколько минут отдыха моей душе – не напрасна.

Взгляну на эти камешки и мне уже грезится далекое Ладожское озеро и над ним такое глубокое-глубокое небо, где как бы притаилась бесконечная грусть и чувствуется безграничная даль. Мне грезится мерцание звезд над зелеными Валаамскими островами, которые всегда точно застывают в ночной тиши в своем молитвенном забытьи. Мне точно слышится, когда я смотрю на эти камешки, рокот пенящихся волн, видятся лесные цветочки на валаамских скалах. О, человек! Как мало, как мало иногда нужно, чтобы ты был весел, и чтобы улыбка счастья не сходила бы с твоего лица. Дождевая капля, луч солнца, зелененький листочек, бутон цветка, или же вот эти пятнисто-гранитные камешки, все это может создать на душе твоей милые образы и чудные успокаивающие мысли. Эти образы и мысли, быть может, дотронутся до тех сердечных струн, которые внутри тебя всколыхнут дивную мелодию молитвы… И унесет тебя эта молитва далеко от всей этой меркантильности земной жизни, быть может, тогда по твоему лицу потекут слезы, но слезы не страдания, а счастья, слезы не печали, а радости!

Одиночество на Валааме порождает желание молиться. Но молиться не так, как мы молимся, находясь здесь среди сутолоки городской жизни. Нет, там молитва какая-то всегда особенная. Там душу свою вы вкладываете в слова молитвы. Вы всецело отдаетесь порыву молитвы и не замечаете вокруг себя ничего. Все ваше существо, все ваши мысли у подножия престола Всевышнего. И такое желание молиться, молиться без конца вас охватывает совершенно внезапно, где бы вы ни находились: в благолепном ли храме, в лесах ли или же на берегу озера, откуда открывается широкий простор воды.

Мне вспоминается сейчас один человек, который громко пел слова своей своеобразной молитвы на пустынном берегу Валаамского острова. Он уже умер, этот дивный певец чудных песен, но как живой стоит перед моими умственными очами в тот именно момент, когда он пел свою молитву под открытым вечерним небом, где уже одна за другой просыпались далекие звезды.

Я только что выбрался из трудно проходимого леса, где так беспорядочно и тесно росли деревья. Мне нравится пробираться среди этих высоких зеленых сосен, подниматься с камня на камень, со скалы на скалу, скользить, когда нога попадает точно на отшлифованную голую луду и чувствовать, что несмотря ни на какие лесные препятствия ты, все-таки продвигаешься вперед и вперед. Особенно же нравятся эти лесные прогулки на Валаамских островах, вечером, когда можно всей грудью вдыхать в себя воздух, напоенный запахом соснового леса, трав и лесных красоток-цветов… Когда я вышел на открытое место, то увидел широкую береговую полосу на далеком горизонте, которая указывала то место, куда ушло дневное светило; на небе не было ни облачка, только виднелись еще немногочисленные вечерние звездочки. Утих совершенно ветерок, утихли и шумливые волны, не слыхать и шепота леса. Великая тишина объяла Валаамские острова, где, казалось, всякое дыхание в сумерках наступающего вечера возносило благодарственное моление своему Творцу. И вдруг я услышал, что кто-то поет. Я стал искать глазами певца и увидал его, стоящим на большом камне, вокруг которого тихо плескалась вода. Он стоял лицом к озерному простору и пел, а я, очарованный, слушал его песню-молитву.

Он пел: «Господи, у меня нет ничего, что я мог бы положить на Твой Алтарь любви. Но у меня, о Боже, есть то, что дала мне моя мать, прядя свою пряжу, вертя веретено. Это мои песни. Я находил их по дальним дорогам и в чаще диких кустарников. Я рвал их с зеленых веток и чашечек прекрасных цветов. Я ловил звуки песни в золотистых лучах солнца и в сиянии бледной луны. Я улавливал много, много песен и в многострунных волнах. Было время, Господь, когда слова песен моих покоились у меня в душе. И там таил я от людей свою драгоценную ношу. Первый раз я выпустил свои песни на волюшку в зеленой дубравушке и с тех пор пою их, как пою теперь. Пою их, когда у меня есть только ржаной хлеб. Пою, когда у меня нет даже воды, чтобы освежить свои губы и язык. И я буду петь всегда, чтобы усладить день и конец дня, чтобы проводить уходящий сумрак ночи, чтобы встречать солнце и луну. Эти песни – я, все мое существо, вся моя душа, все мое злато, все мои драгоценные каменья. Поэтому позволь, Господи, со скал Валаамских возложить на небесный престол Твой мои песни, песни, которым научила моя матушка, прядя пряжу, вертя веретено…».

Последние слова песни уже унеслись в дымку дали, но звуки этой песни все еще как бы дрожали в воздухе и, наконец, точно спрятались в расщелинах окружающих скал, а я все продолжал стоять с поднятым лицом к звездному небу. С озера понесло холодком. На далеком горизонте показалась черная туча, которая быстро росла и расползалась по небу, поглощая на своем пути одну за другой звезды. Я взглянул на то место, где пел свою вдохновенную песню певец, но оно было пусто. Где же ты, дивный певец? Где твои песни-молитвы? Неужели эта страшная черная туча поглотила их?

Суровая жизнь заставляет меня забывать песню, которую я когда-то слыхал на Валаамских скалах. Но, когда я взгляну на эти камешки, которые лежат у меня на столике, мне ясно слышится эта песня: «Позволь, Господь, со скал Валаамских возложить на престол Твой мои песни, которым научила меня моя матушка, прядя пряжу, вертя веретено…»

Паялин Н., 29 февраля 1916 г.

---