Время Великого поста – время особой молитвы и строгого воздержания. Несмотря на житейскую суету, во время Великого поста все мы должны сконцентрировать свое внимание на духовной жизни, и попытаться увидеть свои слабости, недостатки и грехи. «Рассматривай тщательно самого себя, — учит нас авва Исаия Отшельник, — чтобы узнать, какие чувства твои приносят плод Богу, а какие покоряются греху».

У преподобного Максима Исповедника находим совет - часто молись. Это не значит, что современный человек в течение дня должен совершать длительные молитвословия, но это означает, что молитва как феномен должна постоянно присутствовать в нашей повседневной жизни, хотя бы «мгновенная молитва», обращение ко Господу, покаяние, прошение, хвала Богу.

Значительным явлением в церковной жизни наших дней стали публикации книжной серии «Путь умного делания» автора Николая Михайловича Новикова. Эти книги дают возможность приобщиться к сокровищнице святоотеческой мысли. Здесь мы находим тщательно, по крупицам собранное, глубоко осмысленное и обстоятельно изложенное учение об умно-сердечном молитвенном делании. Достоинства этой работы вполне оценит тот, кто уже утвердился на пути молитвенной жизни и стремится к дальнейшему продвижению вглубь. Но, в то же время, неоценимую помощь получит и тот, кто лишь приступает к молитвенной практике. В цикле передач по радио «Радонеж», посвященных серии «Путь умного делания», четырехтомник Николая Михайловича Новикова был назван «исчерпывающей современной антологией на тему молитвы».

Прошлой осенью Николай Михайлович Новиков посетил Валаамский монастырь, в частности он жил и общался с братией Всехсвятского скита. Предлагаем вашему вниманию беседу Николая Новикова со скитоначальником схиигуменом Серафимом (Покровским) и братией скита Всех Святых.
***

Схиигумен Серафим. Каждая братская встреча – это, конечно, радость, ибо мы собираемся в храме или, как сегодня, неформально, ради братской беседы. С нами сегодня наш друг и брат во Христе Николай Михайлович Новиков. Нет необходимости его представлять, многие из нас его уже знают по его замечательным книгам, которые он написал об умном делании и святоотеческих путях к молитве. Многие годы Николай Михайлович посвятил исследованию святоотеческого учения о молитве, постижению тайны вечного спасения. И мы также много лет стремимся к тому же, то есть к познанию и видению Лица Божия, как Он есть. Но мы знаем, что узреть Бога, как Он есть[1], может только очищенное покаянием и слезами сердце. Нам дорого иметь сегодня такого гостя, иметь возможность с ним пообщаться, поделиться с ним нашими вопросами, недоумениями, которые встречаются на нашем пути богоискания.

Может быть, я начну и задам Вам первый вопрос. Сейчас в России, после того, как началась перестройка, происходит некоторое духовное возрождение. Это, конечно, неоднозначный процесс, возникает много проблем, и в частности, тех, что касаются монашества. Часто встречается такое явление: приходят молодые люди, которые жаждут иночества; они при этом ищут безмолвия, ищут глубокой постоянной молитвы, но они этого не находят в наших обителях, в нынешних наших условиях. Тогда они теряют вдохновение и начинают постоянно переходить с одного места на другое. Мой вопрос: как Вы могли бы сформулировать, в чем суть безмолвия, что означает это слово, и, если возможно, то, как стяжать непрестанную умно-сердечную молитву, каков кратчайший путь к этому и что святые отцы говорят нам по этому поводу?

Новиков Н.М. Да, это вопрос, по существу, самый важный для нас. Но чтобы на него ответить, надо написать несколько книг. Наверное, нам можно начать с того, о чем меня часто спрашивают, – с вопросов, которые задают те, с кем мне приходится общаться, и прежде всего монашествующие. И оказывается, что, как ни странно, у людей существует очень неточное, неясное, а иногда и вовсе неверное представление о том, что такое умно-сердечная молитва, умное делание, что такое исихазм. От этого неверного понимания происходят многие недоумения, искажения, недоразумения и просто серьезные ошибки, из-за которых искажается духовный путь человека.

Исихазм – понятие широкое, и многое зависит от того, с какой точки зрения смотреть: можно с богословской, можно с церковно-исторической. Но если мы попробуем с чисто аскетических позиций определить, что такое исихазм в принципе, то, по моему мнению, можно дать такое определение. Исихазм, точнее говоря, исихастское устроение человека – это, по сути, не что иное, как совершенно особое состояние сознания человека.

Светская наука знает только о трех состояниях сознания, а вот наша православная наука – аскетика, антропология – понимает и рассматривает человека совсем иначе, и состояний сознания насчитывает несколько больше. Собственно, под состоянием сознания понимается то, каким образом в данный момент проявляется, как действует наша мыслительная сила. Само по себе понятие мыслительная сила – понятие очень непростое, даже таинственное, и не так легко разобраться в том, что эта сила из себя представляет. Позже мы еще на эту тему поговорим.

Что касается исихазма, исихастского устроения, исихастского состояния сознания, то как его определить самым простым и доступным образом? Прежде всего, это молитвенное состояние человека. Это состояние сердечной молитвы, которая идет на фоне внутренней тишины. То есть человек стяжал внутреннюю тишину, получил от Бога такую особую способность, при которой ум может оставаться в молчании. Собственно, это и есть состояние исихии. Человек имеет возможность входить в такое состояние, пребывать в нем и при этом погружаться в сердечную молитву. Такая способность – это и есть исихастское устроение, такая практика – это и есть исихазм. А вот проявляться эта способность у разных людей может очень по-разному.

Исихазм – не означает уйти в пустыню и сидеть в пещере с четками. Мы знаем, что великие исихасты были патриархами, занимали святительские кафедры, старчествовали и окормляли огромную паству, занимались в миру общественно-политической деятельностью, как прп. Константий Палама, или богословствовали, как св. Николай Кавасила. Вместе с тем были и есть те, кто сидят в пещере, и никто на свете о них не знает, Господь укрывает их, у них свое особое служение – молитвой таких людей мир стоит. Есть и иные пути. Мы знаем, что прп. Силуан не уходил в пустыню, он нес свой подвиг в крупнейшем общежительном монастыре, и это не мешало его молитве. О нем, кстати, никто тогда и не знал. Даже ближайшие братья не понимали, кто находится среди них. Другой пример – старец Паисий Святогорец. Он, напротив, ушел в пустыню, в полное уединение, но, несмотря на это, был известен во всем мире и его осаждали паломники.

Очень разные пути и разные формы проявления исихастского дарования: оно может выражаться в творчестве, как, например, у Андрея Рублева в иконописи, или в гимнографии, как у Иоанна Дамаскина, или в певческом искусстве Романа Сладкопевца, или же, как у старца Софрония Эссекского, в литургическом служении. Все это – духовное творчество, и все эти люди были подлинными исихастами высокой меры. Мы знаем блаженного Василия Московского, который подвизался в самом центре столицы, как и прп. Порфирий Кавсокаливит, который в центре Афин нес свое служение почти всю жизнь. И это были высокие исихасты, истинные созерцатели, и они могли хранить свою исихию среди толп людей. Так что формы подвига могут быть самые разные.

Схиигумен Серафим. Позвольте я задам вопрос: является ли монашеское послушание одним из путей к стяжанию безмолвия? Я говорю не о внешнем послушании.

Новиков Н.М. Да, безусловно, здесь прямая взаимосвязь. Мы постепенно подойдем к этому вопросу, его никак не миновать. Но прежде у нас должен естественным образом появиться вопрос более общий: как же стяжать это исихастское устроение, это молитвенное состояние, как прийти к нему? Это то, что всех нас прежде всего интересует. Путей много, и они разные. Можно сказать: сколько людей, столько и путей. Настолько все индивидуально, и Промысл Божий о каждом человеке свой. Но если попытаться обобщить, максимально упростить этот вопрос, то окажется, что все можно свести к двум основным направлениям: путь общий и путь не общий.

Не общий – это путь избранников Божиих, редких людей, которым Господь дает дар исихии и сердечной молитвы, дает дар созерцания. И дается им это авансом, дается туне, ни за что. То есть человек мог не проходить никакой исихастской школы, не обучаться специально молитве, но получает высокие духовные дарования исключительно по смотрению Божиему. Причем, как известно, получает иногда в самом начале подвига, иногда даже в ранней юности. Это тайна, мы не знаем, кого Господь избирает, о ком Он предуведал, что сей человек способен вместить такие дары и приумножить врученные ему таланты.

Всем известен, наверное, пример прп. Порфирия Кавсокаливита: он еще мальчиком, попав на Святую Гору, получил дар благодатной молитвы. Или греческий старец Иаков Эвбейский – он уже в семилетнем возрасте имел дар созерцания и чудотворной молитвы, ему являлись святые, он с ними общался. К этому ребенку шел народ из соседних сел, по его молитве исцелялись и животные, и люди. Это явление необычное, редкое, таких избранников Божиих всегда было немного. Если они от нас не сокрыты и оказываются на виду, то становятся выдающимися старцами.

Но важно понимать еще один момент: далеко не всегда эти духовно одаренные личности становились наставниками молитвы, отнюдь не все могли научить тому, что сами имели. Это и понятно. Ведь они миновали путь общий, не прошли обучения и потому не знакомы со школой, не знают методов. Для них эти данные Богом способности есть естественное приобретение. Тем более то, что получено в юности, ощущается человеком как способность врожденная. Такой подвижник живет в молитве, как прирожденный созерцатель, но чтобы обучать других такой молитве, необходим как личный опыт ученичества, так и особый дар учительский. Но далеко не все, имевшие высокие молитвенные дарования, обладали еще и даром наставническим, педагогическим.

Известный пример – прп. Паисий Молдавский (Величковский), старец высокой жизни, наделенный благодатными дарами. Он управлял целым комплексом исихастских монастырей и скитов, но сам лично не брался учить умной молитве. Об этом свидетельствует свт. Игнатий Кавказский, который встречался с его прямыми учениками. Великий старец, сам получивший молитву путем не общим, для обучения других привлекал опытных отцов-наставников, прошедших общий путь[2]. Также прп. Порфирий Кавсокаливит, обладавший сердечной молитвой созерцателя и прозорливостью, сам умно-сердечной молитве никого не обучал (кстати, прозорливость – это одно из проявлений созерцательной способности). У старца Порфирия была мечта всей жизни – построить свой монастырь, куда он собирался пригласить с Афона опытных отцов, чтобы они там преподавали умное делание.

Ну а что касается нас, людей обычных, то нам уготован и путь обычный – путь общий. Для этого нам нужен метод, нужно обучение и наставление. В конечном итоге, одолевая общий путь, мы получаем те же благодатные дары, что и избранники Божии, но нам, в отличие от них, нужно сначала потрудиться. Таков о нас Промысл Божий, и это касается подавляющего большинства и мирян, и монахов. Наш удел – самим искать и нащупывать узкий путь умного делания, самим изучать древний отеческий метод, уповая на помощь Бога и молитвы святых, этим путем прошедших. А кому-то из нас дается немалая привилегия обрести просвещенного благодатью наставника, духовника или старца. И вот в связи с этим нужно кое-что пояснить.
Бывают, как мы сказали, духовно одаренные старцы, подвижники, которые, однако, не занимаются обучением умному деланию, они не дают наставлений в сердечной молитве, не растолковывают теорию, не дают каких-либо упражнений. Но надо понимать, что, несмотря на все это, оказаться под руководством такого подвижника, находиться у него в послушании и жить рядом с ним – это огромный дар Божий. В том числе и для искателя молитвы. Потому что рядом с таким человеком, хотя он, казалось бы, ничему не учит, научиться можно всему. В том числе и умному деланию, и сердечной молитве. Если послушник полностью вверяет себя такому старцу, игумену, духовнику, если искренне, с полным доверием вручает ему свою судьбу и душу, то он получит все – все то, что ему необходимо для спасения. Даже если старец-безмолвник совсем молчит.

На самом деле предметам духовным учит не человек, учат не книги, а всегда – только Дух Святой. Поэтому если мы находимся в подлинном послушании у духоносного человека, то мы вовлекаемся в орбиту стяжаемой им благодати, мы как бы включаемся в эту сферу, и тогда за молитвы старца благодать нас сама начинает вести, Сам Господь начинает нас просвещать, вразумлять, наставлять. А старец может и слова не вымолвить. Достаточно того, что он за нас молится.

Можно вспомнить пример – отца Ефрема Катунакского. У него был старец, который ничего не мог дать ему в плане молитвы и внутреннего подвига, более того – он даже был не из тех, кого признают духоносными. Сам же отец Ефрем имел расположенность к умному деланию, он жаждал, искал, стремился внутренне к умной молитве, поскольку это было его призванием. Ничего не получая от старца, отец Ефрем претерпевал огромные трудности, но при этом он оказывал своему старцу полное, преискреннее послушание. Он не помыслил о том, чтобы старца оставить, чтобы искать другого – более благодатного. Он явил верность, безропотное терпение, а все упование возложил только на волю Божию. И что происходит: Господь начинает Сам такого человека вести. Господь приводит отца Ефрема к старцу Иосифу Исихасту, вручает ему в ученики. И он оказывается в послушании у двух старцев: одному продолжает верно служить, а второй дает ему все, что нужно в плане внутреннего пути и умного делания.

Так Бог устраивает наши судьбы и дает научение тем, кто искренне устремлен к духовному подвигу, тем, кто верен монашескому пути, кто готов к неложному послушанию – к послушанию настоящему, внутреннему, когда человек способен видеть отца в том, кто Промыслом Божиим поставлен над нами, будь то игумен, духовник или старец. Тогда Бог берет на Себя руководство. За молитвы старца, за оказанное ему послушание благодать Божия начинает вести человека: она может привести к Иосифу Исихасту, а может научить чему нужно через собратий, может через книгу подсказать то, в чем человек нуждается. Нет книг и людей – тогда Господь Сам вразумит, подскажет, наведет на нужную мысль, положит на сердце правильное решение.

Что же, собственно, представляет собой общий путь – путь внутреннего подвига, умного делания? Это древнейший метод, существующий от самых начал христианства, который, со временем развиваясь, тем не менее в основе своей сохраняется неизменным. Исихастский путь отличается от всех прочих тем, что это путь гармоничного духовного развития, тогда как иные пути всегда имеют какой-либо крен. Это означает, что путь исихастов предполагает обязательную работу над всеми тремя организмами человека – над телесным, душевным, духовным. Одновременно на всех этих трех направлениях. И одновременно работу над молитвой тоже на трех фронтах. Ведь если мы будем сражаться на одном только фронте, то противник ударит на двух других и возьмет нас в кольцо, устроит котел и битва будет проиграна. Если сражаться на двух фронтах, а один оставить в покое, то враг оттуда ударит в тыл и мы опять-таки проиграем.

Иеромонах Давид. Можно по ходу задать практический вопрос, с которым ко мне обращались многие братия? Я имею субъективный опыт, и хотелось бы узнать о некоторых критериях тех «трех направлений», о которых Вы говорите. Тело, душа, дух человека – хотя тут есть своя иерархия, но, конечно, они должны гармонично взаимодействовать. Мы знаем изречение Исаака Сирина: «Молитва, в которой молитвенник не утрудил свою плоть, подобна мертворожденному ребенку». Поэтому в православной традиции есть практика совмещения молитвы с земными поклонами, и эти внешние действия тоже участвуют в молитве. Отсюда и вопрос.

Один из критериев для начинающих молитвенников, который я нахожу у святых отцов, это внимание. Оно должно всегда сопутствовать молитве, поэтому так важно соблюдать все то, что помогает удерживать внимание. И вот, часто задают вопрос о земных поклонах. Имею в виду тех братьев, которые не ленятся и класть поклоны готовы, но у них во время молитвы иногда появляется помысл поклоны оставить. Тут возникает сомнение: что это – голос плотского мудрования, призывающий посидеть (который потом предложит прилечь, а потом и поспать), или это все-таки здравый помысл, даже, может быть, вразумление свыше, указующее, что поклоны уже излишни, что ради поддержания внимания лучше их оставить?
Здесь возникает и другой вопрос – о молчании. Каков критерий перехода от молитвы устной к той, что произносится с сомкнутыми устами? Когда останавливаешь устную молитву и начинаешь молиться про себя, действительно, появляется эффект повышенного внимания: ты замираешь, почти боишься дышать, чтобы не потерять ощущение сосредоточенности. С трепетом внимаешь происходящему в сердце, стараешься с верой, с покаянием обращаться всею мыслью к Богу, так же, как и до этого, когда трудился с поклонами и со словами. Но не бывает ли здесь уловки? Этот переход к молчанию не будет ли проявлением лености? По опыту я нашел для себя некоторые критерии, но не хочется доверять себе.

Новиков Н.М. Да, у каждого из нас есть свой личный опыт, поэтому очень важно братское общение с единомышленниками для обмена знаниями и взаимопомощи. Вы задаете вопрос конкретный, связанный с техникой и практикой, вопрос очень важный. Что лучше: стоять или сидеть, как дышать, как быть с поклонами, сколько раз повторять молитву, медленно или быстро, вслух или про себя? Все это имеет значение, но трудно об этом что-либо говорить, пока мы не разрешим вопросы более общие. Поэтому, если позволите, я хотел бы начать с фундамента, просто чтобы нам не запутаться. Я упомянул о трех направлениях, о работе над тремя нашими организмами. Прежде всего, в чем смысл этой работы? В очищении. В очищении естества от греховных страстей, от смертоносной ветхости. И этот очистительный труд должен затрагивать одновременно и дух, и душу, и тело. Часть работы мы обязаны выполнить сами, остальное, что нам не под силу, вершится силой Святого Духа.

Очищение телесного организма – это аскеза, это все виды воздержания и утеснения плоти. Через это идет частичное очищение естества. Медленно, не совершенно, но все же идет. И это как раз та работа, которую нам предстоит исполнить самостоятельно. Мы должны подготовить почву для Сеятеля[3].

Очищение организма духовного – это непосредственно умное делание. Это очищение ума и сердца с помощью умно-сердечной молитвы. Это брань за сердечную чистоту, ту, что позволит нам узреть Бога[4]. Молитва умная, молитва сердечная даруется в свое время Господом, самому без содействия благодати невозможно взять и взмолиться умно-сердечно. С нашей стороны нужен труд по подготовке внутренних условий. Если мы должным образом обустроим внутренняя своя[5], то Господь все остальное сделает и введет нас в состояние умной молитвы. Но только после того, как я свою работу исполню. Я должен размягчить и вспахать почву своего окаменелого сердца. Тогда Господь посеет зерно, и оно прорастет. Но если не вспахано, Сеятель сеять не будет, бросать зерна на камень – бессмысленно.

Вот в чем суть работы над телом и духом. В принципе задачи понятные, а что же означает работа над организмом душевным? Каким образом здесь может идти очищение? И вот тут оказывается много неясного, здесь хватает путаницы и недопонимания. А вопрос между тем важнейший: если мы отстаем в очищении на уровне душевном, на уровне нашей психики, наших душевных энергий, если там не проделана нужная работа, то никакой умной молитвы у нас не будет. Я могу забраться в пещеру и годами сидеть там с четками, но Господь не даст мне никаких духовных даров, если я не готов на душевном уровне. Поскольку я не способен эти дары воспринять и удержать. Точно то же, что и с телесным уровнем: без поста, без воздержания не может быть вообще никакой молитвы. Именно в этом смысл гармоничной работы – очищения на всех уровнях.

Попытаемся разобраться, в чем, собственно, заключается очистительная работа над нашим душевным организмом. У отцов такая работа называется несением скорбей, или терпением скорбей. Причем здесь прежде всего имеются в виду отнюдь не болезни. Болезнь ­– это скорбь дополнительная. Кому-то болезни даются как попущение, кому-то – как дарование, но это своего рода вериги, дополнение к основному подвигу. А есть то основное, что необходимо всем претерпеть – всем, кто желает душевного очищения.

Подвиг несения скорбей предполагает два направления – послушание и общежитие. То, что касается послушания, более или менее понятно, а вот с общежитием далеко не все ясно даже для многих монахов. Люди проводят годы, десятилетия в общежитии и недопонимают, недооценивают того, что это важнейший инструмент очищения души. И часто по этой причине не имеют духовного роста, в чем сами и виноваты. Важно разобраться в этом вопросе, чтобы суметь воспользоваться врученным нам инструментом, тем более что это касается всех христиан, а не только инков. Общежитие, как и послушание, есть везде – и в монашестве, и в миру. Семья, работа, любое взаимодействие с обществом – все это формы общежития, и они нам даны для того, чтобы мы спасались, чтобы работали над своей душой.

Что касается послушания, то об этом и написано, и сказано очень много, но люди все равно спотыкаются. Не раз приходилось слышать вопрос, в том числе от афонских монахов: как правильно понимать отеческое выражение «послушание выше поста и молитвы»? Неужели послушание может заменить или отменить молитву? Разумеется, послушание молитву не упраздняет. Оно ее предваряет. И в этом смысле оно выше молитвы, по ранжиру выше, поскольку без послушания не будет молитвы. А почему так?

Суть послушания в отречении от собственной воли. Это делание наиважнейшее. Когда я отсекаю свою волю, по существу, я начинаю ущемлять и удушать свою самость. А самость – это сама гордыня, гордыня же есть корень страстей. Таким образом, оказывая послушание, я вступаю в битву с собственным страстным началом, начинаю вырывать его корень. Ведь я человек насквозь ветхий, весь мой состав зиждется на гордыне, на самости. Поэтому, отрекаясь в послушании от своей воли, я занимаюсь, собственно, самоубийством – удушается, убивается во мне ветхий мой человек. Но, соответственно, и новый зарождается[6].

Это, конечно, образы, мы привыкли так говорить: умерщвлять страсти. В действительности на уровне энергетическом происходит трансформация энергии. Та сила, которой живет, питается, движется страсть, начинает, при подавлении страсти, переходить, преобразовываться в проявление противоположной данной страсти добродетели. Механизм довольно простой, как сообщающиеся сосуды. Как только мы начинаем подавлять гордыню, одновременно начинает зарождаться и пропорционально возрастать смирение. Гордыня и смирение – начала взаимоисключающие. А смирение – это благодать: Бог гордым противится, а смиренным дает благодать[7].

Когда человек, пребывая в искреннем послушании, подавляет собственную самость, то начинает умаляться гордыня. Соответственно, возрастает смирение и тем самым стяжается благодать. Вот и вся формула: послушание > смирение > благодать. Нет послушания ­– не будет благодати. А без благодати не будет не только сердечной, не будет вообще никакой молитвы. Вместо молитвы будет одно только озвучивание молитвенных текстов. Но озвучивать тексты может и диктофон, и плеер. Но плеер молиться не может. Поэтому наша задача – не превратиться в плеер. И тут без послушания не обойтись. Сколько ни упражняйся в молитве, сколько ни применяй приемов и методов – все бесполезно, если нет благодати. Никуда не продвинешься.

Послушание выше не только молитвы, но и поста. Опять по той же причине – послушание предваряет пост. Когда христианин постится в среду и пятницу, он оказывает послушание Матери-Церкви, послушание уставным церковным определениям. Если же человек самовольно решит еще дополнительный пост ввести, например в четверг, то есть без благословения, а значит вне послушания, взять на себя дополнительный подвиг, то этот пост на пользу ему не будет. Самочинные подвиги безблагодатны. То же самое в отношении поста и молитвы: пост предваряет молитву – без поста, без воздержания не бывает молитвы истинной.

Как мы сказали, послушание есть подвиг несения скорбей. Почему так? Потому что послушание – это вид страдания. Убивать в себе самость, умерщвлять в себе ветхого человека – это тяжело, мучительно, трудно, это с неизбежностью причиняет нам скорбь. Да, иногда мы слышим, что жить в послушании легко и радостно, что нет ничего блаженнее, чем полное послушание. Но то речь идет о плодах послушания. Поначалу же сокрушить свою волю можно только сквозь слезы – с болью и скорбью. Возможно, есть духовно одаренные, по природе послушливые, смиренные люди, для которых послушание сразу легко дается, но для большинства это путь болезненный. Но путь необходимый, так как страдание является очистительным действием для души.

То же самое в отношении общежития. Здесь еще одно поприще для очищения через терпение скорбей. Это инструмент не менее важный, чем послушание. Если мы его не используем в работе над душой, то душа остается недоочищенной. А это значит, что в плане духовном не будет роста. Взаимосвязь закономерная и жесткая: тело-душа-дух, если два первых начала не очищаются, то не бывать чистоте сердечной. Той, что позволит нам Бога узреть[8]. Общежитие не случайно дается всем и везде – и инокам, и мирянам, в этом каждый нуждается как в незаменимом инструменте, которым нужно суметь воспользоваться.

Смысл в том, что разные по своему устроению люди оказываются вместе и между ними неизбежно возникают различные трения. В этом самая суть. Вот если я тру два кулака, то костяшки пальцев цепляются, создают препятствие. У каждого из нас выпирают свои «костяшки», это наши свойства и качества – они оказываются выступами, шипами, которыми мы задеваем друг друга. И тогда возникают взаимные раздражения, обиды и осуждения. Задача наша – выступы эти сгладить, отполировать шероховатости настолько, чтобы взаимные отношения стали гладкими. Для того чтобы притираться друг к другу, нужно каким-то образом себя преодолевать, сдерживать свои проявления и в то же время благодушно терпеть других. И вот это оказывается для нас делом трудным, даже тяжелым, подчас мучительным. Понести немощи ближнего, подавляя при этом свои, – это оказывается для нас скорбью. Поскольку это, опять-таки, есть утеснение нашей самости.

О такой задаче, конечно, все знают, ведь этого от нас и требуют заповеди, однако на практике мы не очень преуспеваем. Отчего же? Задумаемся: а каким образом возможно не раздражаться, не обижаться, не осуждать? Просто принуждая себя? Это малоэффективно, и жизнь показывает, что таким путем от немощей и от страстей едва ли избавимся. Надо внимательнее посмотреть на сам механизм: что означает «я обижаюсь», «я раздражаюсь», как это, собственно, происходит? Вот коллектив, братство, мы в нем все разные. Один брат, по-моему, глуповат, другой, например, нахальный, очень дерзкий и шумный, третий, напротив, слишком замкнутый, необщительный. Все это в каждом из них может меня не устраивать и потому – задевать.

Например, первый брат сделал что-нибудь бестолковое. Моя реакция на это: ну кто же так делает, что за глупость! Надо же было по-другому – по-умному... Появляется второй брат, нахальный, я на него реагирую: ну что же он делает, неужели не понимает, что это неприлично, что так себя не ведут, что он мешает другим... И так далее. Эта схема действует постоянно, везде, где есть раздражение и осуждение. А суть в том, что я требую от человека, чтобы он был другим –не таким, каков он фактически есть, но иным: таким, как мне хочется.
Теперь попробуем так рассуждать. Вот, у одного брата борода рыжая, у другого черная, а у меня, например, белая, седая. И это никого из нас не раздражает, не вызывает ни осуждения, ни обиды. Поскольку ясно, что таково наше естество. Такую модель отношений и надо взять на вооружение, прилагать ее к любой ситуации. Помнить, что глупый брат или шумный – он такой, потому что таково его естество. Применять этот образ действий не так просто, приходится себя преодолевать: я должен человека воспринять таким, каков он есть, не пытаться мысленно его переделать, но позволить ему быть самим собой. Когда это удается, то оказывается, что почва для конфликта исчезает. Я принимаю окружающих как данность: такими их создал Господь, такими их сформировала жизнь. И я спокоен, не возникает раздражений и обид. А если, все же, чей-то цвет волос не нравится, то надо просто потерпеть, ведь человек не виноват, что он таким родился.

Действуя так на практике, мы приступаем к исполнению сразу нескольких евангельских заповедей. Постепенно мы научаемся реально нести немощи своих ближних, мы приобщаемся к деятельному состраданию, начинаем искренне сопереживать скорбям своего собрата. А это уже несколько иной уровень бытия. И на него мы восходим по мере душевного очищения. В этом великая ценность общежития. Если же этих задач мы не понимаем, не проводим такой постоянной работы, то проживаем свое время бессмысленно и силы уходят впустую.
В связи с этим, кстати, понятны древние правила, по которым не всем дозволялся уход в пустыню на безмолвие. Прежде нужно пройти послушание в монастыре или в скиту, и лишь преуспевших, имеющих достаточный общежительный опыт, благословляли удаляться в уединение. Это традиция, это закон. Причем отметим, что сам человек обычно не способен верно определить степень своей готовности к безмолвию.

Нетрудно представить, что происходит в пустыне с теми, кто недостаточно потрудился над своей душой на поприще общежития. Мы часто понапрасну всё сваливаем на бесов, ведь в общежитии они далеко не так приступают, как в уединении. Демоны в высшей степени паразиты, они патологически ленивы. Бес не станет ничего делать просто так, он лапой без нужды не пошевелит. Отсюда известные видения, явленные подвижникам: стаи бесов на ветвях сидят, качаются, песни поют. Им действительно делать нечего, потому что мы их работу сами за них выполняем через наше взаимное осуждение, раздражение и обидчивость, не говоря уже про озлобленность. Мы становимся друг для друга бесами, а им делать нечего, они отдыхают.
Если же человек удаляется в уединение, остается без братии, лишается взаимного трения, то он оказывается в положении, казалось бы, благоприятном: раздражаться не на кого, состояние у него тихое и спокойное. И вот тут-то бесы слезают с веток и приступают к делу, просто так, в покое, человека они не оставят. И трения начинаются уже не с братьями, а с самим дьяволом. Чтобы такое выдержать, чтобы выходить на брань с сатаной, человек должен быть предочищен и закален в общежитии, иметь особую благодать и благословение на этот подвиг.

Если начинающий подвижник, не отшлифовав свою душу в братском сообществе, рискнет уединиться в пустыне, то это безумие. Он неизбежно столкнется с вражеским нападением, в котором не то чтобы победить, но и уцелеть не сможет. Причем демонические страхования в виде шумовых и зрительных эффектов, даже побоев – это не самое опасное. Даже неплохо, если бесы нападут и побьют, – человек неподготовленный испугается и убежит без оглядки из своей пустыни.

Главная опасность в тонком и неявном нападении врага, которое остается неприметным, но разрушительным. При таком демоническом воздействии на сознание человека у него искажается восприятие и самооценка. А поскольку рядом нет ни духовника, ни братии, то человек лишен критериев для оценки своих состояний – вне общения трудно заметить потерю самоконтроля. Человеку начинает изменять разум, а ему кажется, что все нормально: дьявол не нападает, молитва идет, даже преуспеяние есть духовное. Он не видит, что впал в ошибку, а потому и покаяться не может – не в чем, и за помощью обращаться незачем. Он и к старцу не идет за советом: зачем совет, когда и так все в порядке – вокруг тишина, внутри молитва, откровения свыше появляются...

Это самое страшное, что может произойти. Человек может сойти с ума, может быть полностью разрушен и не заметить, как это случилось. Вывести из такого состояния, как известно, необычайно сложно. Человек уже никого не слушает и никому не верит. Ведь у него у самого «высокая молитва» и «откровения». Зачем ему старцы? И часто это конец, очень редки случаи, когда людей из такого состояния вытаскивали. Поэтому стремиться к безмолвию в состоянии неподготовленном – это чистое безумие.

В связи с темой общежития можно вспомнить, как старец Иосиф Ватопедский каждую неделю собирал братию своего монастыря на духовные беседы, в ходе которых часто обращался к вопросу: зачем нам дано общежитие и как в нем спасаться? Судя по тому, что к теме приходилось возвращаться, братия, видимо, не вполне усваивала эти уроки. А старец говорил о вещах важнейших, причем надо учесть, что это был истинный исихаст, опытный пустынник, прошедший школу, выше которой нет в наше время. И вот его мысль: в общежитии можно достичь той же меры бесстрастия и стяжать те же дары благодати, что и в отшельничестве, при этом с меньшим риском и меньшими затратами.

Между прочим, прп. Серафим Саровский говорил о том же. У него есть очень значительное высказывание, которое почему-то мало цитируется. Обращаясь к мирянам, старец Серафим говорил, что и в миру можно стяжать ту же благодать, что и в отшельничестве. Конечно, при определенном образе жизни, но – можно. Да ведь это и неудивительно – то, что Бог никого не обделил. Евангельское слово ко всем обращено, и потому закономерно, что все высшие духовные цели достижимы на каждом месте – на том, куда тебя Господь поместил. Достаточно вспомнить житие святого Иоанна Русского.

Если человек там, куда его Промысл Божий поместил, будет делать все, что от него Господь ожидает, если доверенный ему участок он возделает, то Бог Сам возведет его на следующую ступень духовного роста. Опыт огромного числа людей показывает, что Господь всегда откликается на наши духовные усилия, хотя, быть может, не сразу, а в Ему Одному известное время. Ответы приходят в виде событий: ситуация вдруг меняется, человека переводят в другое место, или встречается тот, кто разрешает насущные вопросы, или через книгу дается нужное вразумление. А может быть, надолго останемся там, где мы есть, если это для нас полезнее. Бог действует непредсказуемо: может быть, в пустыню переместит, а может быть, уложит в постель и в такой форме даст схиму. Ему виднее, главное, что Господь нас не оставит и будет вести за Собой. Но только при условии, что мы на своем месте делаем все, на что способны в плане работы над своей душой, если пускаем в дело, а не закапываем врученные нам таланты[9], если трудимся на ниве послушания, общежития и аскезы.
Ведь там, где мы оказались, те обстоятельства, в которых находимся, – кто-то в Москве, кто-то на Валааме, где бы то ни было, – это дано нам по воле Божией, дано либо как дар, либо как попущение. Но в любом случае там, где я нахожусь, именно в тех условиях я и должен начать спасаться, положить начало посильному подвигу. Это одно из распространенных заблуждений, – и у монахов и у мирян, – человек не понимает, что он здесь и сейчас оказался промыслительно и с определенной целью.

И вот мирянин начинает рассуждать: чувствую, что у меня призвание к высокой молитве, а меня тут семья обременяет, надо бы все оставить да в монастырь уйти... А монастырский инок начинает думать: у меня ведь такое тонкое устроение, такая расположенность к молитве глубокой, что надо бы мне в уединении жить, в пустыню удалиться... Такие взгляды не просто ошибочны – они оказываются хулой на Промысл Божий, которым я именно сюда и приведен с конкретной целью: в данных условиях начать самоотверженно подвизаться. Я же начинаю противиться и возражать Богу, я отвергаю Его волю и допускаю, что Бог меня не туда поместил, ошибся, что я лучше знаю, где мне находиться и чем заниматься. И это вместо того, чтобы с предельным вниманием и благоговением отнестись к Божиему произволению. Это же грех.

Итак, человек рассудительный прежде всего задается вопросом: что я должен сделать сейчас – здесь, где я есть? А должен он, как мы сказали, начинать действовать в трех направлениях: очищать все три свои организма. Кроме того –начинать сражаться на трех фронтах, сражаться за стяжание сердечной молитвы. Эти действия и образуют в совокупности тот метод, который называют исихастским путем, путем умного делания. Это, как говорят отцы, путь прямой, магистральный, он напрямую ведет ко вратам в Царство Небесное, тогда как прочие пути – окольные, извилистые, они могут завести в дебри. По ним человек идет к той же цели, но как бы в обход, и начинает блуждать, может и совсем потеряться. Хорошо, если он сумеет вовремя выбраться на магистраль, хотя бы в последний момент, в самом конце жизни. Но может заблудиться и не успеть, время нашего земного странствия ограничено очень жестко.
К сожалению, о практических деталях внутренней работы мы не много найдем подробностей в отеческих писаниях. Это не случайно. Детали всегда индивидуальны – то, что понятно одному, другой истолкует неверно, то, что полезно мне, другому может повредить и так далее. Поэтому на христианском Востоке преобладала устная передача традиции: от старца к ученику, лично. А в текстах практическая сторона дела отражена очень скупо, только намеком, путь обозначался как бы контуром. Например, о технических и о художественных приемах отцы избегали писать в подробностях, поскольку человек неподготовленный не может в точности понять суть дела, начнет неправильно их применять и повреждается.

Так что же нам делать, – задаем извечный вопрос, – когда нет рядом старцев-настав­ников? Нам остается пристально вникать в учение святых отцов, углубленно изучать их писания, которые для того нам и оставлены в качестве учебников. Плюс к этому обмениваться личным опытом и осмыслять его критически. Тогда начинаем раскрывать для себя сущность метода и находить практические детали. Помимо этого надо учесть, что знания хранятся не только в книгах. Например, на Афоне можно увидеть многое и кое-чему научиться, поскольку там еще сохраняются осколки древней исихастской традиции, заложенной предками в самое основание монастырской жизни. Можно видеть, что люди, создававшие эти монастыри, хорошо понимали свою задачу. Они создавали цельную систему, в которой учитывалось все, от планировки обители до мелких деталей уставного распорядка. Система создавалась с совершенно конкретной целью: ввести человека в молитву и помочь ее удержать. А главная задача монастыря как духовного центра – создать условия для достижения этой цели.

Под эту задачу рассчитан весь комплекс мер по устроению обители: учтена планировка и компоновка монастырских сооружений, продумана организация храмового пространства и конструкция интерьера, не случаен даже цвет фона росписей и многое другое. С учетом основной задачи тщательно выверен устав и распорядок, вплоть до деталей быта, вплоть до того, как подавать еду на стол. Так, от большого к малому, выстроена цельная система управления духовной жизнью. Вот характерная деталь: вход в трапезную должен, по возможности, располагаться строго напротив входа в храм, желательно на минимальном расстоянии. И это не случайность, все имеет свой смысл и назначение. Все это множество деталей, вместе с четко заданным строем жизни, образуют цельный организм, и послушник, включаясь в его жизнь, встраивается в работу отлаженного механизма. Это позволяет эффективно ввести человека в молитвенное состояние, а затем помочь удерживаться в молитве круглосуточно.

Хотя сейчас, конечно, остались лишь обломки той системы, и сами монахи зачастую не распознают ее признаков, не могут ощутить всей ценности той обстановки, в которую попали. Но, тем не менее, даже на тех, кто этого не осознает, система, даже в своем полуразрушенном состоянии, свое воздействие в какой-то мере оказывает. Тут сказываются закономерности, о которых говорят отцы, объясняя смысл и назначение традиции. Когда человек приходил в монастырь с традиционным укладом, то мог ничего не знать о монашеской жизни, мог быть вовсе неграмотным, но он невольно включался в отлаженную уставную и богослужебную жизнь, где чин и распорядок рассчитан на введение человека в молитвенное состояние, во внутреннее делание. Он как бы поставлялся на рельсы, и сама система вела его дальше. Даже в тяжелые моменты, при отсутствии духоносных старцев, система сохраняла свою инерцию и могла вводить человека в нужное русло.

Нечто подобное можно видеть сейчас здесь, на Валааме, в вашем скиту, во многих отношениях не уступающему современному Афону. Здесь очень продуманно созданы необходимые условия для духовного подвига, для углубленной молитвенной жизни. Не везде на Афоне мы найдем то, что воссоздано здесь, в скиту Всех Святых. С позиций исихасткого пути трудно представить что-то более подходящее в отношении организации богослужения и внутренней жизни. Для братии только одна проблема остается – суметь этими благами правильно воспользоваться. Это не для всех, конечно, по силам.

Особо надо отметить, что братия имеет здесь уникальную привилегию: отсутствие доступа женщин в скит. Это момент важнейший, не случайно Афон свято хранит эту традицию, не случайно и на Руси она поддерживалась, – всегда создавались такие скиты, где запрещался доступ противоположного пола. Этот принцип имеет для духовного совершенствования решающее значение. Хотя это отдельная тема, но несколько слов я бы хотел сказать, настолько это важно.

Мы сейчас говорим о монашестве, в миру дело обстоит несколько иначе. Мирянин в таинстве брака получает определенную благодать, и вместе с этим ему дается своего рода иммунитет, некоторая защита от соблазнов, так как Господь благословляет его жизнь среди женского общества. В монашеском постриге тоже даются свои дары благодати, но в отношении противоположного пола человек не получает той прививки, что мирянин, поскольку инок удаляется из мира. В этом плане монах очень уязвим. О том и говорит, например, свт. Игнатий Кавказский, сравнивая инока с нежным цветком тепличным, а мирянина – с выносливым полевым[10].

Но мне хотелось бы подчеркнуть один особый аспект. Дело в том, что помимо явных соблазнов, которые связаны с присутствием лиц противоположного пола, есть вещи более тонкие и неочевидные, существует взаимное влияние весьма неприметное, но оно, тем не менее, сказывается на состоянии души, и потому это вопрос очень серьезный. Например, человек может благополучно подвизаться в монастыре, где присутствуют женщины, и по видимости не иметь никаких искушений, он может не замечать за собой никаких соблазнительных помыслов, не иметь никакой брани и в результате полагать, что присутствие женщин ему никак не вредит. Но это взгляд слишком поверхностный. В действительности в такой ситуации неизбежны тонкие воздействия на душу, которые будут исподволь препятствовать очищению от страстей и в целом тормозить духовную жизнь. Сейчас не время в эту тему углубляться, скажем только, что таких мест, как ваш скит, в России сейчас не много, надо очень ценить это и благодарить Бога за такую привилегию.

Итак, мы несколько отвлеклись. Я упоминал о работе на трех фронтах, которую предполагает исихастский метод умного делания. Как это понимать? Первый фронт – это келья, келейные занятия молитвой. Второй – это храм и служба, молитва богослужебная в сочетании с Иисусовой. Третий – молитва во все оставшееся время суток: на послушаниях, за трапезой, на отдыхе, при ходьбе, при засыпании и так далее. На всех фронтах необходимо работать над молитвой, с равным усилием и постоянством. Это три разных поля деятельности, на каждом есть свои задачи, свои приемы и методы.

Дело в том, что в каждом из этих трех положений – келья, служба, послушание – человек находится в разных состояниях сознания. Иначе говоря, во всех этих ситуациях ум и рассудок взаимодействуют по-разному, задействуются в различном соотношении: в одном случае доминирует ум, в другом – рассудок, а иногда активность равная. Этим соотношением и определяется состояние сознания человека. Смысл в том, что все эти три уровня необходимо проработать, то есть молитвенный навык нужно освоить и закрепить при каждом состоянии сознания. При отставании на одном из фронтов молитва останется неполноценной. Это будет хилый росток со слабыми корнями, который будет снесен при первом же порыве ветра. Чтобы росток укрепил свои корни, устоял и возрос, чтобы молитва стала устойчивой, крепкой и сильной, необходимо трудиться на всех трех фронтах.
Когда мы находимся в условиях благоприятных, в уединенном скиту например, когда вокруг тишина, никакой суеты, службы идут одна за другой, – тогда у нас молитвенное состояние само собой появляется, молитва может нас не оставлять, и кажется, что так теперь и будет. Но как только попадем в стрессовую ситуацию, то от молитвы, если она глубоко не укоренена, тут же и следа не останется – потеряем ее мгновенно. Поэтому молитва, чтобы стать настоящим надежным оружием, должна войти в нашу плоть и кровь, стать частью нашего естества. Это будет означать, что человек живет молитвой, что она удержится в любой ситуации – не только в миру, но и на войне. Это и будет истинным исихастским устроением. Вот в чем смысл работы на трех фронтах. Но и этого мало.

Надо помнить, что всем нам предстоит умирать. Разлучение души с телом – это ситуация сверхэкстремальная. Мы столкнемся с тем, что абсолютно вне нашего опыта, с тем, что даже за гранью нашего воображения: весь наш человеческий состав начнет распадается на составляющие, душа испытает глубочайшее потрясение. Даже при кончине праведников, когда они отходят тихо, мирно, благостно – это то, что мы видим со стороны, а что испытывают их души при разлучении с телом, нам неведомо. В любом случае – будет ли это переживанием со знаком «плюс» или со знаком «минус», но это будет сильнейший стресс.

И вот в такой ситуации, если молитва не укоренилась в духе, то мы тут же ее потеряем или просто не сможем о ней и вспомнить, потрясенные страхом и трепетом. А пересекать эту грань миров без молитвы нельзя. Страшно подумать, что нас тогда ожидает. Нельзя оказаться безоружным, вступая в неведомый духовный мир, где нас скорее всего не ангелы сразу примут и на крыльях понесут, а встретят демоны, противостать которым возможно только силой молитвы. Так вот, для этого недостаточно, чтобы молитва вошла в нашу плоть и кровь. Потому что плоть и кровь Царствия Божия не наследуют[11]. И если мы через долгий и трудный подвиг достигли того, что молитва вошла в плоть и кровь нашего естества, то она, вместе с плотью, тут и останется – в землю отидет[12]. По этой причине необходимо, чтобы молитва вошла в наше естество еще глубже – в дух. Чтобы она соединилась и породнилась с духом. Вот тогда она останется с нами и за гранью этого мира. Такая, соединенная с духом, молитва – это и есть молитва духовная,истинная, умно-сердечная.

Вновь возвращаемся к вопросу, как же ее стяжать, а значит – к вопросу о трех фронтах. Первый фронт – это келейные занятия, молитвенное правило. Помимо того правила, которое мы уже имеем (определенные чтения и поклоны), или вместо него, – кого как благословят, – надо вводить отдельное занятие умным деланием. Этот келейный труд даст импульс для удержания молитвы в течение всего дня. Первая задача келейной молитвы в том, чтобы войти в состояние исихии и в нем молиться: надо уловить особое ощущение молчащего ума и на фоне этой внутренней тишины учиться творить и удерживать Иисусову молитву. Следующий этап – овладение трезвением. Трезвением начальным, так как в полной мере оно доступно только при сердечной молитве. Но и начальное трезвение требует от нас внутренней исихии. Пока нет умственной тишины, никакого трезвения быть не может. Брань с помыслами, конечно, будем вести в любом случае, но без исихии нам их не победить – будем постоянно вариться в мысленной каше.

Приемы и методы умного делания отработаны веками и не так уж сложны, но чтобы лучше понимать, что и зачем нам делать, надо упомянуть о некоторых основах антропологии. Дело в том, что многим людям с определенным складом ума (мужчинам в основном) бывает полезно разобраться в том, как устроен наш внутренний человек, как работает организм, тогда аскеза становится осмысленной. А без этого у них нет ясной цели, задачи расплывчаты, и нет внятного стимула. Тогда человеку трудно себя собрать, организовать, вдохновиться на подвиг.
Православная антропология и аскетика рассматривают человека как очень сложную энергетическую систему. Все виды энергии сводятся к трем основным, которые называются: мыслительная сила, раздражительная сила и желательная, – через них реализуется жизнедеятельность человека. С двумя из них более или менее все понятно: раздражительная сила – это наше эмоционально-душевное начало, все наши чувственные проявления; сила желательная, или по-славянски вожделевательная, – это начало инстинктивно-волевое.
А вот с мыслительной силой дело обстоит сложнее. Если мы захотим выяснить, что же она, по сути, из себя представляет, если откроем с этой целью аскетические писания, начнем исследовать святых отцов, то с удивлением обнаружим, что исчерпывающего ответа мы не находим, ясного объяснения, точного определения отцы не дают. Не потому, конечно, что они этого не знали. Дело, скорее всего, в том, что понятие это слишком сложное, ведь оно связано с образом Божиим, носителями которого мы являемся, а такие вещи вообще не поддаются рациональному осмыслению. Отсюда трудности с объяснениями таких понятий широкому кругу людей в доступной форме. Тут велика опасность неверного понимания, и, видимо, чтобы избежать душевредной путаницы в головах читателей, отцы предпочитали не вдаваться в подробности.

Если мы все же пытаемся разобраться, то по святоотеческим источникам может создаться впечатление, будто мыслительная сила – это и есть наш ум. Кажется, что можно поставить здесь знак тождества. Многие на том и останавливаются. Однако это не так. Если согласиться с этим, то неясным окажется, какова же роль и где место рассудка в нашей жизнедеятельности, да и многие положения святоотеческого учения приходят вразлад и концы с концами не сходятся.

Кстати, надо напомнить, что православная антропология различает в человеке два совершенно разных начала: ум и рассудок. У каждого из них свои конкретные функции, при этом действуют они всегда совместно, взаимосвязанно, образуя в совокупности одно целое – разум. Такого понимания человека мы не встретим в инославных конфессиях, тем более у язычников или атеистов. Только православие хранит это истинное знание о человеке, знание, открытое Господом верным своим чадам. Если же не учитывать различия между умом и рассудком, то невозможно правильно понять аскетическое учение святых отцов, нельзя в нем не запутаться, не удастся без этого прояснить и принципы умного делания.
Относительно мыслительной силы есть и другая точка зрения. Например, недавно вышла весьма примечательная книга. Впервые в России, в качестве учебного пособия, изданы «Основы православной антропологии»[13]. Такого учебника, насколько известно, у нас не было и до революции, тем более в советское время. Это первый опыт, и здесь собран очень нужный в плане аскетики материал. Однако у книги есть свои недостатки. Во-первых, весьма неудовлетворительна глава о молитве, и это большое упущение. Во-вторых, утверждается, что мыслительная сила – это не что иное, как рассудок, что это, по сути, синонимы. Но согласиться с этим нельзя. По той же причине, которая не позволяет отождествить мыслительную силу с умом. Где же правильное решение этой проблемы?

Если вдумчиво изучать святоотеческие источники, если молитвенно вникать в учение отцов, то можно по ряду косвенных признаков распознать, что именно подразумевается под мыслительной силой. Эта сила образуется совокупной деятельностью ума и рассудка. Поясним. Первоначально, до грехопадения, ум Адама был сосредоточен в области сердца. Здесь, в сердце духовном, ум и дух человеческий были слиты воедино. Рассудок же человека всегда локализован в области головного мозга. Таким образом, ум и рассудок – это два разных органа, или особые аппараты, каждый из которых имеет свое назначение. Рассудок – это инструмент взаимодействия с материальным миром, он занят нашей земной жизнедеятельностью. А функция ума – быть занятым молитвой, поддерживать постоянную связь с миром духовным. Два эти органа работают самостоятельно, но всегда параллельно, созвучно, дополняя друг друга. Вот это их совместное проявление и названо мыслительной силой или, иначе, разумом. В свою очередь, состояния сознания человека определяются как раз тем соотношением, в каком в данный момент взаимодействуют ум и рассудок: заняты ли они в равной мере или одно из этих начал доминирует.

Итак, человек был сотворен таким образом, что в его духовном сердце сосредоточены основные жизненные силы – и чувственное, и волевое начала, и, главное, здесь же располагается самый центр, самое ядро нашего существа – дух человеческий. Кроме того, как мы сказали, здесь же, в слиянии с духом, изначально был сконцентрирован ум Адама. Как справедливо считается, дух есть наша сущность, а ум есть энергия нашей сущности. То есть ум – это энергия человеческого духа. Дух реализуется посредством ума, дух действует через ум, как через собственную энергию. Таким образом дух человека с помощью ума выходит на прямую живую связь с Богом. Поэтому Адам, имея орган непосредственного богообщения, находился в непрерывной живой взаимосвязи с Творцом. Адам, можно сказать, жил с Богом душа в Душу, дух в Дух, пребывая в постоянном молитвенном созерцании. Одновременно, при помощи рассудка, Адам всесторонне взаимодействовал с окружающим миром. Это и было нормальным, полноценным – естественным – состоянием человека.

При грехопадении произошла катастрофа, и одно из ее трагических последствий – это потеря богообщения, расторжение живой духовной связи человека с Богом, так как, преступив заповедь и совершив грех, Адам тем самым отвернулся от Творца. Вследствие этого ум (природное назначение которого – общение), утратив связь с Богом и не находя себе более применения, устремился в область рассудка (функция которого также – общение), чтобы, соединившись с последним, хоть как-то поддержать собственную жизнедеятельность. Ведь с Богом связи уже нет, а вовсе не общаться ум не может. И происходит страшная метаморфоза: ум, отъединившийся от духа и разлученный с сердцем, сосредоточивается в районе головы, сливается с рассудком и вместе с ним вступает в общение с земным материальным миром. Ум начинает жить не своей жизнью. Созданный для жизни в духе, в Боге, ум начинает пресмыкаться по земле, он обречен теперь на плотское существование.

При этом дух человека, лишенный собственной энергии – ума, оказывается обесточен, становится омертвевшим. Не имея жизненной силы, дух уже не может выйти на связь с духовным миром, с Богом. Человек отныне не приспособлен к духовной, истинной молитве – к умно-сердечной, к созерцательной, ему отныне недоступно прямое богообщение. В нашем обычном состоянии мы способны только к опосредованной молитве – мы действуем через рассудок, посредством воображения, нам надо представить Бога, чтобы затем обратиться к Нему. Такая форма бытия для человека ненормальна, неполноценна, нижеестественна.

Отсюда понятно, какова наша задача, решение которой предлагает путь исихастов. Метод внутреннего умного делания позволяет достичь того состояния, о котором мы с самого начала говорим, – исихастского устроения. На этом пути внутреннего подвига возрождается естественное состояние человека. Его ум отделяется от рассудка и возвращается на свое место в духовное сердце, вновь, как это было у первозданного Адама, ум соединяется с духом. Такое соединение – это чудо Божие, которое Господь вершит с теми, кто вполне подготовился этот дар принять. А правильная подготовка как раз и составляет существо нашего подвига.

Как только энергия ума возвращается в сердце, дух, оживленный ею, пробуждается и обретает свою первозданную силу – человек получает возможность сердечной молитвы и реальной живой связи с Богом. Только теперь начинается подлинно духовная жизнь. Соединение ума с сердцем-духом в молитве сказывается на общем состоянии бытия человека, отныне Божественная благодать, воздействуя через дух, начинает одухотворять все силы нашего организма: чувства из душевных постепенно становятся духовными, человеческая воля все более приходит в созвучие с волей Божией, одухотворяются и мысль, и слово. Так благодать Святого Духа проникает все глубже, пронизывая весь человеческий состав, а далее распространяется и на сами деяния подвижника.

Такому вполне обретшему исихастское устроение человеку уже не столь важно, где он живет и чем занимается: любая его деятельность, которой сопутствует молитвенное состояние, освящается Духом. Если он, например, проповедует, то слово его бывает одухотворенно, оно движимо благодатью. Если он садится икону писать, то под его кистью рождается образ, передающий нам веяние Духа Святого. Хотя, конечно, у каждого из подвижников своя мера и каждый раз в разной степени проявляется их духовность. Но такая икона будет значительно отличаться от того, что я, например, могу написать, когда ум мой находится в голове, а не в сердце, когда он скован рассудком, а не парит в духе. Причем я могу владеть кистью с большим мастерством, могу взять и искусно скопировать икону прп. Андрея Рублева, но в моей копии не будет того напоенного Духом содержания, которым насыщен оригинал, не будет того, что святой художник вдохнул в свое творение. Икона, писанная в духовной молитве, запечатлеет одухотворенное состояние автора, а значит, так же одухотворяюще этот образ воздействует и на нас, смотрящих на нее, помогая и нам погрузиться в молитву.

Таким образом, человек духовный через свою одухотворенную деятельность распространяет на других влияние Духа Божьего, он как бы делится с другими стяжаемой благодатью. Если он духовник, то это происходит в беседе на исповеди, поэтому люди ощущают благодатное воздействие при общении со старцами и получают пользу духовную. Как это бывает: старец вроде и на вопрос не ответит, а человек уходит умиротворенный. Во множестве воспоминаний читаем: я только рассказал о себе батюшке, он и не сказал ничего, а я от него как на крыльях улетел, все проблемы исчезли.

Когда такой духовный человек участвует в богослужении, то сама служба ощутимо для всех одухотворяется, захватывает наш дух, питает и насыщает духовно, в отличие от формального или чисто душевного служения других священников. Более того, молитвенное состояние одухотворенного человека, иначе говоря, исихастское устроение, которым человек вполне обладает, будет сказываться во всех его проявлениях и деяниях, даже самых прозаических. Будет ли он пол мыть или суп варить – результат этих действий будет иметь совершенно иное качество, нежели у нас с вами.

Так вот, наша задача – к этому состоянию прийти, точнее говоря, подготовить себя к тому, чтобы Господь нам это состояние даровал. Наш подвиг – это лишь подготовка к приятию дара. Хотя при этом мы должны понимать, что никакой метод и никакие приемы не могут дать нам гарантий на получение Божьих даров, так как это полностью в Его власти. Можно старательно учиться, можно наставника иметь, даже у святого окормляться, но приведет ли это в результате к стяжанию истинной духовной молитвы – никому не известно. Поскольку это не человеческие технологии и не магическая практика. Самое распространенное явление – подвижники усердно трудятся годами, иногда в течение всей жизни, а явного плода духовного в виде благодатной сердечной молитвы так и не обретают. И это не означает, что они непременно впали в ошибку или еще недостаточно подготовлены. Они могут быть и готовы, но Господь, тем не менее, не дает человеку высокого дара по причинам, которые нам не открыты. Одному это было бы неполезно, поскольку он, например, возгордится и потеряет вообще все, что имеет, другому – по какой-то иной причине.

Представим себе, что я годами ищу сердечную молитву, мучаюсь, бьюсь за нее, все ради этого делаю. И вот, вдруг я ее получаю. Молитва сама льется, пульсирует в сердце, удерживается без особых усилий, помыслы легко отсекаются, брань мысленная отступает, поскольку врагу сложно приблизиться к сердцу, исполненному благодати, и подбрасывать свои помыслы. И что тогда со мной происходит? И со многими из нас может произойти. Наступает благостное облегчение. И человек успокаивается. Ведь все хорошо наконец-то: и молитва со мной, и враг не досаждает. Но в этом-то и опасность. Покой усыпляет. Вместе с покоем остановилась брань, и человек остановил свой подвиг. Вместо мобилизующей все силы борьбы за молитву, борьбы против врага успокоенность – она позволяет впасть в духовное расслабление, при котором человек не сумеет удержать обретенный молитвенный дар и вообще растеряет все завоеванные позиции.

Кроме того, пока я бьюсь за молитву, а она мне не дается, я понимаю, что значит я ее недостоин, я еще слишком нечист или я слишком ленив и недостаточно подвизаюсь, – тут всегда есть повод для самоукорения, а это стимул к неослабному покаянию. Когда же я получаю дар, то эти мотивы, побуждавшие к покаянному настрою, исчезают, – тут, напротив, возникает расположение к самоуспокоенности. Вот почему Господь будет скорее поддерживать в нас состоянии брани, чем ублажать утешительными дарами. Это важнее для нас самих – чтобы мы не ослабели в самопонуждении, не утеряли смиренномудрия, не утратили дух воина Христова. Так что кому-то Господь может не дать сердечной молитвы до самой кончины, и не потому, что мы ее не заслужили, не потому, что мы не готовы, но по той причине, что ради спасения нам полезнее жить и умирать в бою.

Вообще надо сказать, что подвижников, достигших высших, доступных для человека на земле мер совершенства, всегда было очень немного. Да и то они обычно остаются сокрытыми от людей. Это не означает, что среди подвижников нет людей, достаточно подготовленных. Дело не в этом. Всегда есть люди высокой жизни, которые духовно созрели и готовы к тому, чтобы Господь мог вывести их на уровень высшего совершенства – при жизни обожить их. Но Бог этого не совершает в большинстве случаев. Почему? А представим, что произойдет с человеком, получи он такие дары. Вспомним прп. Серафима Саровского, как он вошел в созерцание во время службы. Что с ним случилось? Он встал и остолбенел.

Достигший высшего совершенства будет постоянно пребывать в созерцании. Такие люди бегут из мира, уходят в пещеры, прячутся в пропастех земных[14] только ради одного – чтобы, сокрывшись от всего и вся, предстоять непрестанно пред Богом. Таких людей единицы, но они всегда есть у Господа, они поддерживают своей молитвой все человечество, на них мир стоит. Однако такой человек окажется недееспособным в плане общения, во взаимодействии с другими, он весь в Боге, для него земля исчезает. Чтобы иметь дело с людьми, ему пришлось бы выйти из своего высокого состояния, прервать богосозерцание. Но тогда само высшее дарование утрачивает свой смысл.

Между тем люди духовные, подвижники высокой жизни очень нужны как раз здесь, среди нас. Ведь если Господь дал бы дар высшего совершенства, например, старцу Софронию, то старец бы просто исчез из нашего поля зрения. А кто же нас будет учить? Кто будет с нами нянчиться, кто будет ставить людей на путь подвига, вести нас путем молитвы, кто будет основывать монастыри? Все это необходимо нам, и Господу это нужно, чтобы людей к Себе приводить. Поэтому Он оставляет таких подвижников среди мира, доверяя им это служение, вручая им наши души. А дары высшего совершенства они в свое время получат – получат при переходе в вечность.

Что же касается нас, тех, кто идет путем общим, то задача, как было сказано, подготовить себя к стяжанию умно-сердечной молитвы, к обретению исихастского устроения. Дары эти требуется заработать, а подготовка – это и есть наш труд. То есть все, что от нас зависит на этом пути, необходимо самим и исполнить. А именно: нам нужно ум оторвать от рассудка и вернуть в родные края, поселить в сердечную область. Если это удастся и научимся ум удерживать возле сердца, то дальнейшее во власти Божией. В угодное Ему время Господь Сам соединяет наш ум с сердцем, что, по существу, есть таинство, и человек тогда вводится в умно-сердечную молитву.

Хотя, как мы говорили, Бог может не удостоить такого дара, если сочтет, что нам полезнее пребывать в перманентной брани. Ведь молитва, даже и самодвижная, – это не самоцель. Но не для всех это очевидно. Есть люди, которым как раз в стяжании такой молитвы видится главное достижение. Однако может случиться, что, получив ее, человек остановится. Обретя желанное, он расслабится, а значит, начнет охладевать, утрачивать дерзновение, а это уже предпосылки к падению. Для многих поэтому важнее само сражение за молитву, чем ее обретение. Путь поиска и жажда молитвы удерживают в постоянной борьбе, стимулируют устремленность к Богу.

Об этом надо помнить и не скорбеть излишне, когда нам годами не даются ощутимые молитвенные дарования. Не стоит из-за этого слишком переживать. Лишние волнения не нужны, потому что они забирают духовные силы, а нам эти силы нужны на молитву. Любое суетное волнение, излишняя озабоченность вредоносны, они лишают нас внутреннего покоя, вне которого не обрести состояния исихии. А уметь входить в такое состояние нам необходимо, чтобы выйти на уровень умной молитвы. Для этого нужно учиться нащупывать состояние внутренней тишины и удерживать его. Начальная исихия – это не особо высокое достижение, это еще не благодатное состояние, но вполне доступное в деятельный период при внимательной, сосредоточенной молитвенной жизни.

Надо сказать, что Господь часто поддерживает начинающих. Даже новоначальным дается иногда пережить действие сердечной молитвы. Разобраться в том, что произошло, они обычно не в состоянии, только чувствуют, что испытали нечто благостное и впечатляющее. А произошло то, что их ум, по милости Божией, на время соединился с сердцем. Затем это состояние рассеивается и уходит, благодатное ощущение исчезает, ум возвращается на свое место – в объятия рассудка. Для кого-то такое посещение Божие необходимо, Господь тем самым указывает человеку ориентир, дает стимул, приманку. Нас же надо заманивать, с нами нянчиться надо, – мы тогда понимаем, к чему на данном этапе стремиться. Ощутив вкус благодати, начинаем осознавать, ради чего идти на подвиг, на жертву. Не многие сразу потянутся к Богу бескорыстно и неудержимо, слишком сильна власть нашей страстной натуры, слишком в нас охладела любовь[15].

Можно привести пример, помогающий уяснить, в чем суть таких посещений Божиих. Пример высокий, но важен принцип, а он тот же для всех нас. Еще в начале иноческого пути прп. Силуану Афонскому явился Христос. Это событие перевернуло всю жизнь подвижника. В момент Богоявления он, как сам говорит, в полноте ощутил, что такое смирение Христово. Ощутил настолько ярко и сильно, что этот образ затмил все прочие самые возвышенные переживания. Теперь Христов идеал предстоит неотступно пред умственным взором подвижника и до конца жизни побуждает стремиться к нему. И что происходит? У него нет уже тех, что у нас, проблем с отсечением мирских попечений, помыслов, впечатлений. Все это преодолеть намного легче, когда зришь пред собой живой образ Христа, к которому тянешься всем существом.

Это мы тут не можем решиться: оставить себе мобильник или избавиться от него? Мучаемся: заглянуть в Интернет или отказаться от ноутбука? Скушать лишний кусочек или воздержаться?.. А у того, кто опытно вкусил действие благодати, такие проблемы сами отпадают, все силы души его рвутся ввысь – к однажды виденному Свету, чтобы вновь обрести некогда пережитое. И эта сила движет им в борьбе с ветхостью естества и с диаволом. По этой причине многим, особенно поначалу, Господь дает ощутить такие проблески благодати, дает, конечно, в разную меру и в разной форме.

Итак, первая наша задача на первом фронте заключается в том, чтобы нащупать состояние исихии, научиться расслышать в себе тишину ума, затем – удержать на этом фоне молитву. Наилучшие условия для этого найдем в уединенной келье, когда ничто не отвлекает и не мешает. Почему именно так? Попробуем разобраться. Все наши состояния сознания определяются тем, как взаимодействуют между собой ум и рассудок – духовное и душевное начала, – в каком соотношении они задействуются. По мере вхождения в молитву, по мере углубления в нее деятельность ума активизируется, а рассудка – ослабляется. И напротив, оставляя молитву, переводя внимание на земные реалии, мы интенсивно задействуем рассудок. Соответственно, снижается внимание ума, его активность угасает и ум не может поддерживать связь с духовным миром. Мыслительная сила распределяется между двумя этими началами по принципу сообщающихся сосудов.

Если учитывать эту закономерность, то понятнее станут задачи, которые ставятся в работе над молитвой. Мы добиваемся полного отвлечения от земных забот, предельного сосредоточения на молитве. Этому служит, например, устройство храма и все элементы богослужения, помогающие отрешиться от житейских помышлений и вознестись умом над миром материи, дабы «горе иметь сердца». Отрешиться от земли – означает угасить деятельность рассудка, высвобождая энергию для работы ума. Но храмовая служба – это уже второй фронт, а самые благоприятные условия для отрешенности можно получить на первом – при келейной молитве.

Здесь можно создать условия, которые человек в течение всего дня уже нигде найти не сможет, даже на богослужении, поскольку именно келья позволяет остаться в полном уединении, в максимально доступной тишине и темноте. А эти условия очень важны. Поэтому подвижники предпочитают молиться ночью, поэтому окна черной бумагой заклеивают и так далее. Можно вспомнить, как прп. Силуан прятал часы в шкаф, чтобы тиканья не слышать, уходил из кельи в дровяной склад без окон, надевал ушанку, надвигая на глаза, чтобы зрение и слух надежнее перекрыть. Тишина, темнота и уединение, если рассуждать схематически, пресекают доступ информации к органам чувств, а именно через них получает рассудок материал для своей работы. Не поступает информация – работа рассудка затормаживается, высвобождается энергия и за ее счет в полную силу начинает работать ум. Таки образом, в келье – на первом фронте, – где можно максимально угасить рассудок, находим наилучшие условия для погружения ума в глубокую молитву.

Когда приходим в храм на службу, то открываем второй фронт. Рассудок здесь необходим: нам надо участвовать в богослужении, то есть взаимодействовать с внешним миром. Слух, зрение и даже обоняние функционируют здесь уже полноценно. Но при этом нужно удерживать и внутреннюю молитву, что требует значительного участия ума. В этой ситуации ум и рассудок задействованы примерно поровну.

Третий фронт открывается после службы, когда выходим на улицу, беремся за работу, за послушания, домашние дела и прочее. Здесь явно доминирует деятельность рассудка, теперь он наиболее активен, без этого мы не смогли бы взаимодействовать с людьми, трудиться, даже благополучно через дорогу перейти. Теперь лишь минимум энергии приходится на долю нашего ума, поэтому нет ничего сложнее, чем внимательно молиться среди дня, когда мы заняты делами. Бывает, что это дается вроде бы легко, однако так только кажется, а причина в том, что такая молитва слишком поверхностна и рассеянна, потому и идет легко. Чтобы добиться сосредоточенной молитвы среди дня, нужен не малый труд и опыт.
А что же происходит с обычным не религиозным человеком, который не молится вообще? Понятно, что основная функция ума – связь с духовным миром – остается у него вовсе невостребованной. Человек живет только рассудком. Ум не молящийся находится в угасшем состоянии, жизнь в нем едва теплится. Все, на что он способен, это отчасти, в меру своих сил, дублировать работу рассудка. При таком положении атрофируется врожденная молитвенная способность. Со временем произойдет неизбежное: духовное сердце окаменеет и омертвеет дух. Существование таких людей остается исключительно плотско-душевным.

Итак, мы видим, что для человека молящегося существуют три ситуации, три фронта, как я выражаюсь: во-первых, состояние максимальной активности ума, во-вторых, работа ума пополам с рассудком и, в-третьих, преобладающая активность рассудка. Состояния очень разные, и во всех трех надо обучать ум молитве, надо трудиться над тем, чтобы молитва укоренялась во всех этих трех состояниях сознания. Если мне удается в келейных занятиях уловить и удержать состояние исихии, удается на этом фоне удержать молитву, то я выхожу из кельи и иду на службу в наилучшей форме, я несу в себе молитвенное состояние внутренней тишины. Тогда я начинаю воспринимать богослужение чистым и открытым сердцем, что необычайно важно. Если я и на службе не утратил это состояние и оно еще более оживилось, то я выхожу из храма в мир в самом благоприятном положении и готов сражаться за молитву на третьем фронте. Здесь задача – сохранить молитвенное состояние в течение дня, постараться жить в нем и работать. Но нам важно отметить, что главный импульс этому суточному подвигу задается именно в келейной молитве.

Таким образом, чем активнее ум и пассивнее рассудок, тем глубже и полнее погруженность человека в молитву. Когда же это состояние доходит до крайней степени и рассудок предельно угашается, то наступает переход в качественно иное, более высокое состояние. Оно называется созерцательным. Созерцание – это и есть, по сути, отключение рассудка при всецелой активности ума. Вспомним, как однажды прп. Серафим Саровский во время службы замер и стал как столп, он не мог продолжать служение, словно окаменел. Собратья взяли его под руки и увели, а он отсутствовал, его в тот момент не было здесь, на земле, он был восхищен из нашего мира и созерцал мир горний. Это то состояние, о котором говорят: не знаю, в теле ли я был или вне тела[16].

И ведь это буквально так, человек действительно не знает, потому что при отключении рассудка отключаются и органы чувств. Ум в это время слит с сердцем, человек пребывает в духе, в Боге. Органы чувств молчат, человек перестает чувствовать свое тело, не воспринимает земную реальность. Соответственно, не способен двигаться и действовать, окружающие видят его как бы окаменевшим. Он же в это время созерцает мир духовный, может и взаимодействовать с ним. Если оттуда, из созерцательного состояния, человек и видит земную реальность, то зрит ее не глазами, но оком духовным.

Когда подвижники пытаются описать пережитое в созерцании, то это часто выглядит странно, как некие сказочные видения. Но по-другому и не получится, поскольку передать впечатления от встречи с иной реальностью можно только очень условными образами, так как в нашем земном опыте не находится аналогий. Разумеется, войти в состояние созерцания мы не можем по собственной воле, путем каких-то своих усилий. В созерцание вводит исключительно благодать. А наша задача – себя подготовить, нам надо учиться с помощью умной молитвы понижать активность рассудка и высвобождать энергию для деятельности ума.

Теперь, наконец, обратимся к вопросу о физических нагрузках, к словам прп. Исаака Сирина об «утруждении плоти» в молитве. Да, молитвенному усилию должно сопутствовать телесное утруждение. Смысл здесь в том, чтобы и тело, вслед за мыслью и чувством, также вовлекалось в молитву, чтобы человек участвовал в молитве всем своим существом – всею крепостию своею[17]. Прежде всего, встает вопрос о поклонах. Дело в том, что поклоны в основном уместны в сочетании с молитвословием, они бывают полезны в той части келейного правила, которая не связана с умным деланием. Когда же беремся за занятие умной молитвой, то тут есть свои особенности.

Исихаст на келейной молитве преимущественно спокойно сидит или стоит. Оно и понятно. Любая динамика приводит в движение кровь, активизирует дыхание, и в результате через телесное движение получаем душевное возбуждение. Напротив, при неподвижности затихает жизнедеятельность организма, в таком положении легче всего войти в состояние исихии. На фоне внутреннего покоя любое движение, даже крестное знамение, начинает привносить некоторое возбуждение на телесном, а далее на психическом уровне. Как только пошло телесно-душевное оживление, так сразу же активизируется рассудок, отнимая энергию от ума и порождая потоки помыслов. Вот почему нам так важен самый глубокий внутренний покой, чему и способствует внешняя неподвижность, когда вслед за телом успокаиваются и ум, и чувства.

Но сказанное не означает, что исихасты, сидя в молитве, оставляют тело без работы. Тут нет противоречий с мыслью прп. Исаака об «утруждении плоти». Сидеть или стоять на месте неподвижно – это труд. И не такой уж легкий. Здесь будут действовать статические нагрузки. Сидящий на табурете или скамейке без спинки довольно скоро ощутит утомление. Преодоление этой усталости становится телесным трудом, который и нагрузку дает, и в то же время лишнего возбуждения не вызывает. Прп. Григорий Синаит, начиная свой трактат «Как безмолвствующему надлежит сидеть при молитве», пишет: «Для утруждения более сиди на скамье... тебе надлежит терпеливо оставаться в положении сидящего... Трудясь в молитве и часто чувствуя боль в голове и плечах, переноси ее, ищи Господа в сердце с напряжением»[18]. Напряжение здесь имеется в виду как душевно-духовное, так и статическое телесное, что подтверждается словами «чувствуя боль».

Причем заметим, что напряженность душевно-духовная, то есть молитвенное усилие ума и чувств, может иной раз вполне компенсировать недостаток усилий телесных. То есть внешние подвиги не столь существенны для тех, кто всецело предан внутреннему деланию. Этот момент подчеркивал, например, свт. Игнатий Кавказский. Поэтому не только сидя, но и в положении лежа можно и нужно полноценно молиться. Хотя надо понимать, что, когда мы ложимся, степень расслабления значительно увеличивается и статические нагрузки снимаются. Учтем, конечно, и то, что при долгом сидении или стоянии возникает потребность взбодриться от сонливости или разогреть угасающие молитвенные чувства. В этих случаях нужно и на поклоны встать, и походить, и проветриться, и умыться. Как всякий труд, молитва нуждается в творческом подходе.

Для келейного упражнения в умной молитве важны не только тишина и темнота, но и поза. В частности, например, наклон головы. Поэтому у свт. Григория Синаита, как и у других отцов, мы читаем: «Сядь на молитву, приклони главу...», «сядь, поникши вниз головой...», «сидя на скамье вышиной в пядь... поникнув же головой...» и так далее[19]. Между прочим, можно заметить, что, когда человек молится сосредоточенно, голова у него склоняется непроизвольно. Это связано с энергетикой: наклон головы дает более замкнутую позу. У отцов также идет речь о низкой скамейке, что имеет то же значение. Когда мы садимся на такой предмет – «на седалище в одну пядь»[20] (то есть высотой около 25 см) – да еще голову склоняем, то колени приближаются ко лбу и поза становится кольцеобразной. Это помогает замкнуться нашим энергетическим потокам, что способствует максимальной собранности в себе и сосредоточенности.

Когда отцы говорят о художественных приемах, то советуют не только приклонить главу, но и стеснить дыхание. Что это значит? Речь не об остановках между вдохами, не о каком-то принудительном сдерживании дыхания, – смысл, опять-таки, в полном успокоении. Если человек посидит в молитве несколько минут неподвижно и спокойно, то дыхание затихнет само собой, затем оно и вовсе замирает, настолько, что уже не ощущается грань между вдохом и выдохом. Такое стеснение дыхания происходит естественным образом, как следствие внешнего и внутреннего покоя, его и нужно в молитве удерживать. Если же начать дышать свободно и бурно, то это, как и физическая подвижность, будет способствовать внутреннему возбуждению.

Кстати, к «телесному утруждению» можно отнести использование четок, хотя, конечно, тут дело не в тяжести нагрузки. Четки – нужный и важный инструмент. Подсчет молитв по четкам совсем не главная задача при занятии умным деланием. Основное другое: когда мы передвигаем палец по узлу на четках, одновременно произнося молитву, то физическое действие подсознательно привязывается к умственному и постепенно устанавливается рефлекторная связь. Когда вырабатывается устойчивый навык, то устанавливается и обратная связь. В результате движение пальца по четкам исподволь побуждает к произнесению молитвы. Такой несложный механизм помогает удерживать молитвенное внимание. Если я начинаю отвлекаться и перебирать четки бездумно, то само это действие невольно подтягивает память о молитве и вновь включает меня в молитвенный процесс.

Со временем, когда молитва у человека, как говорится, сама идет, то четки, казалось бы, больше не нужны. Но можно их и в этом случае не оставлять. Вновь скажется действие обратной связи, но несколько иначе: теперь молитвенная мысль через физическое действие станет вовлекать в молитву наше тело, не позволяя оставаться безучастным. Ведь перед нами дальнейшая цель: весь человеческий состав должен участвовать в молитве.

В связи с четками можно упомянуть еще один момент. Есть интересное место у свт. Игнатия Кавказского, где он вскользь обмолвился, что полезно бывает «при упражнении молитвой Иисусовой держать левую руку у персей, над левым сосцом груди»[21]. И все, ничего более он не поясняет, не комментирует. Между тем здесь указание на важный художественный прием. Левая рука – это та, которая держит четки. Во время молитвы часть внимания непроизвольно и неизбежно отвлекается на перемещение пальцев по четкам, особенно у начинающих с неокрепшим молитвенным навыком. Если рука опущена, то туда же, вниз, частично устремляется и внимание, отрываясь от сосредоточенности на сердце. Если же руку с четками я держу, как указано, на груди, то внимание не расщепляется, оно собрано в одном месте – у сердца.

Как видим, прием совсем прост, но эффективен, как и все, что предлагает метод художества. Прием помогает не рассеяться, не отвлечься, ведь, как мы помним, ум – это текучая энергия, которая стремится растекаться в разных направлениях. И вся наша борьба идет как раз за то, чтобы собрать и удержать ускользающее внимание. В этом одна из задач художественных приемов, которые мы берем на вооружение, до тех пока не образуется устойчивый навык. Когда же ум вполне соединяется с сердцем, тогда вступают в силу иные законы, открываются другие возможности. Духовный человек может молиться по-разному, испытывая все виды и формы молитвы. Людей духовных вразумляет и вдохновляет на это сама Божественная благодать. Мы же можем пока говорить только о началах обучения.

Схиигумен Серафим. Николай Михайлович, тема жизни в духе и в молитве – это бездонное море, и тут можно бесконечно говорить, но мы ограничены и во времени, и в силах, и на сегодня, думаю, пора заканчивать. Благодарим Вас за Ваше слово: оно и насыщенно, и ясно, и трезво, оно способно всех нас и отрезвить, и вдохновить. А без вдохновения, без дыхания Духа Святого нет жизни и нет радости, нет никакого смысла. «Святым Духом всяка душа живится и чистотою возвышается, светлеется Тройческим единством священнотайне». Три часа прошло, как на одном дыхании.

Новиков Н.М. А ведь я еще только начал, почти ничего не успел сказать. К тому же беседа была для меня не простая, положение мое несколько неловкое: простому мирянину приходится говорить перед монахами...

Схиигумен Серафим. Антоний Великий учился у простого сапожника, когда его Бог послал к нему. У Бога другая иерархия. Вы сказали очень важные вещи. Здесь найдется пища и для размышления, и для духовного делания. Благодарим Вас.

© Новиков Н.М. Текст. 2014 | www.nnproekt.ru
Стенограмма беседы отредактирована автором

---

[1] См.: 1 Ин. 3, 2.
[2] См.: Игнатий (Брянчанинов), свт. Творения. М., 1996. Т. 1. С. 284.
[3] См.: Мф. 13, 3; Мк. 4, 3; Лк. 8, 5.
[4] См.: Мф. 5, 8.
[5] Ср.: Быт. 16, 6; Ис. 16, 11; Пс. 102, 1.
[6] Ср.: Еф. 4, 22–24.
[7] Иак. 4, 6; 1 Пет. 5, 5.
[8] Ср.: Мф. 5, 8.
[9] Ср.: Мф. 25, 15–28.
[10] «Монаха можно уподобить оранжерейному цветку, а мирянина – полевому... Оранжерейные цветы требуют особенного ухода за ними, не могут переносить непогод, при незначительной свежести воздуха повреждаются, между тем как полевые не нуждаются ни в каком уходе и присмотре, растут на свободе и переносят удобно воздушные перемены. Все святые отцы заповедуют монахам строжайшее наблюдение за собою, строжайшее хранение себя. От ничтожного по наружности обстоятельства может для монаха возникнуть величайшее искушение и самое падение». Игнатий (Брянчанинов), свт. Творения. М., 1998. Т. 5. С. 27, 28.
[11] Ср.: 1 Кор. 15, 50.
[12] Ср.: Быт. 3, 19.
[13] Леонов Вадим, прот. Основы православной антропологии. М.: Изд-во Московской Патриархии, 2013.
[14] Ср.: Евр. 11, 38.
[15] Ср.: Мф. 24, 12.
[16] Ср.: 2 Кор. 12, 2.
[17] Мк. 12, 30; Лк. 10, 27.
[18] Григорий Синаит, прп. Творения. М., 1999. С. 113.
[19] Григорий Синаит, прп. Творения. М., 1999. С. 95, 113.
[20] «Седя на седалищи единыя пяди». Григорий Синаит, прп. // Добротолюбiе (на слав. яз.). М., 2001. Т. 1. С. 220.
[21] Игнатий (Брянчанинов), свт. Творения. М., 1998. Т. 2, С. 293.