Последний рывок (часть вторая)

Из интервью «Паром к Богу» для сайта Свято-Елисаветинского женского монастыря, 2017 год: [1]

— Первое послушание было в трапезной, где я трудился в общей сложности восемь месяцев. Три недели мыл посуду, потом стал помощником повара, после старшим поваром. Это было тяжело, часто в ущерб богослужениям, особенно жаль было проводить на кухне великие праздники. Но со временем я приспособился, появился механический навык чистить и филировать рыбу, резать фрукты, овощи — и при этом творить молитву.

На послушании особенно непросто, когда становишься начальником и от тебя зависят люди. У меня одно время было два помощника, один из которых — протоиерей, запрещенный в служении. У него протоиерейство еще не закончилось, а у меня монашество не началось. И в этом была сложность, потому что я на своей волне, а он на своей. Было много конфликтов и скорбей...

Приходилось терпеть, открывать помыслы на исповеди и смиряться. Через какое-то время меня перевели на новое послушание — в гостиничную службу. Но там другие сложности начались: компьютер, общение с паломниками, трудниками, организация общих послушаний. Вот, например, приезжает корабль, сразу вся толпа к тебе бежит. Нужно ласково встретить, поселить... У многих разные просьбы, пожелания, требования: по поводу жилья, послушания, устава...

монах Мануил:

— Господь Николая ставил на такие послушания, где надо быть приветливым, где люди шли к нему. И куда бы его не поставили, — за этот участок фронта можно было быть уверенным. Не нужно было наблюдать и проверять, — он это сделает по-любому, будет сделано! По крайней мере, он выложится полностью.

Николай был нарасхват везде. Чуть только где-то нужна помощь, его всегда и везде просили. Он ведь сам никуда не просился, в этом плане был большой молодец. Он попадал на место — и всё работало и всё было замечательно.

Он очень чистый, открытый был человек. То есть у него было такое искреннее покаяние всегда, которое он не скрывал. Есть тип людей, кому тяжело говорить какие-то вещи про себя, а ему, наоборот, было легко говорить. Он очень открытый был человек.

***

Последнее время у Николая было огромнейшее покаяние! Он очень переживал, что какие-то грехи совершает, очень сильно скорбел об этом и хотел, видимо, в Великий пост постараться переломить... Он очень готовился к этому Посту!

инок Платон:

— С Николаем мы познакомились, можно сказать, не так давно. Хотя в монастыре я с 2015-го года, но возможность полноценного знакомства и беседы с ним представилась мне лишь значительно позже — вскоре после возвращения Николая из Хеврона. К тому времени мы с другими братьями-сыроварами уже жили на скиту святого Александра Невского.

Однажды, сидя в келье, я услышал внизу голоса в трапезной — явный признак того, что кто-то заглянул в гости на чай. Так и оказалось. Спустившись вниз, я увидел наших скитян в компании ещё не знакомого мне брата, которым и оказался Николай. Он буквально на днях приехал из длительной поездки на Святую Землю в составе Русской Духовной Миссии, где трудился на подворье в Хевроне — на том самом месте, где жил когда-то сам ветхозаветный наш праотец и патриарх Авраам.

Что тут сказать? Николай буквально с первых слов легко располагал к себе. Когда человек искренен — это заметно сразу. Часто бывает наоборот: человек говорит с тобой, но ты видишь, что он словно маску на себя надел, и стремится не «быть», а «казаться». С Колей не было так — никакой наигранности, фальши. Это очень ценно. Мы сразу нашли общий язык, познакомились и запросто поладили.

После увлекательного рассказа о приключениях, бывших с ним, случилось то, что навсегда стало для меня главным воспоминанием о Николае. А случилось вот что. В какой-то момент он выдержал паузу, а потом сказал:

— Ребят, а какое у каждого из вас любимое место в Священном Писании?..

Для меня лично в это мгновенье время как будто замерло, и помню всё словно в замедленной съёмке. Наступила глубокая тишина, и слышно мне было только биение собственного сердца. Не исключаю, что в тот миг у меня «отвисла челюсть» от неожиданности. И, похоже, не у меня одного — повернувшись, как остальным, я увидел, что и они сидят молча, растерявшись, и не зная, что ответить на этот, казалось бы, столь простой вопрос. Столь неожиданным он был...

Я не нашёлся тогда сразу, что ответить на Колин вопрос. Стыдливо промолчал, и, кажется, помалкивал весь остаток того вечера. Но именно этот вопрос стал для меня главным воспоминанием о брате нашем Николае, и тем вопросом, который стал для меня маленьким шажком к духовному оздоровлению. Как говорят отцы, в самом начале у человека духовная ревность величиной с гору Афон, и нужно приложить много труда, чтобы к концу земной жизни и подвига от этой горы ревности осталось хотя бы с куриное яйцо...

Это чистая правда, и, услышав в тот день слова Николая, который к тому моменту провёл в монастыре уже много лет, я уверен, что свою внутреннюю «гору Афон» он сохранил. Быть может, даже и преумножил.

Благодарю Господа, что преподал через верного Своего раба Николая один из ценнейших уроков в моей жизни. Уверен, что Милостивый Бог забрал Колю к Себе.

монах Арсений:

— Открытость Николая притягивала. Не отталкивала, а притягивала. Он никогда не отказывал в просьбах, всегда шел навстречу.

Когда он послушался в службе благочиния, мы иногда обсуждали с ним вопросы, связанные с поведением того или иного трудника. И если я подходил к решению вопроса по-своему: без злобы, но подчас довольно жёстко, считая наказание в некоторых случаях необходимым; то Николай всегда теплотой и любовью покрывал их немощи. Всегда. Это очень ярко в нем выражалось. И я у него этому отношению к людям учился. И учусь до сих пор.

Он никого не оставлял своим вниманием. Никого! И действительно был для всех всем. Это апостол Павел сказал про Николая.

Трудники, вспоминая его как коменданта гостиницы, говорили, что иногда между ними возникали споры. И все разногласия между трудниками Николай с легкостью разрешал и всех успокаивал, читая или рассказывая наизусть отрывки из Евангелия, из поучений святых отцов. Причем, со стопроцентным знанием того, что говорил. И именно так, словом святых отцов или Евангелия, он всех успокаивал.

И если трудники назначались на какое-либо послушание, допустим, на уборку монастырской территории от снега или на разгрузку корабля, он всегда присутствовал. И как комендант, и как сотрудник службы благочиния. Всегда был

с ними. То есть, не так, чтобы дал задание и ушел. А он всегда был с ними. С метлой ли, с лопатой ли... Поэтому они, видя его пример, смотрели на него и делали то же самое.

***

Перед переездом на скит, он мне оставил две огромных коробки с книгами и сказал: «Я прочел все эти книги». Одну коробку он попросил сразу же раздать. А про вторую, такую же по размерам, сказал: «Придержи ее пока у себя. Я подумаю, нужна ли будет она мне на скиту или нет».

И потом приехал в феврале (это была его последняя поездка), и сказал: «И её раздай...»

иеродиакон Герман:

— Из всего монастыря у меня с Николаем были, наверное, самые близкие братские отношения. Для меня друг — человек, с которым ты можешь говорить обо всем, без обиняков, не боясь быть непонятым, как-то неправильно воспринятым. Тебе не приходится подбирать слова. И для меня Коля был таким человеком, с которым я все мог обсуждать.

Мы начали плотно общаться в семинарии, потому что много времени проводили вместе, ездили на сессии. Потом было несколько совместных отпусков. Как-то у нас получалось, что, когда из монастыря выезжали, то попадали все время вместе: я был в Москве и он в Москве, я в Питере и он в Питере.

Я знаю, что в миру Николай был успешным человеком. Работал геологом, ездил в тайгу, зарабатывал хорошие деньги. И он все время искал... искал какой-то истины, что ли. И вот когда он нащупал, что такое Христос, когда узнал, кто Он, вкусил эту благодать, для него вся мирская деятельность перестала существовать.

Он знал, что есть другой уровень. В отличие, например, от меня. А мы живем как бы на своем уровне и не знаем, что есть другой, и считаем, что это нормально.

***

Коля искал идеальный образ монашеской жизни, таким, каким он себе его представлял. Он был очень устремлен всегда, у него глаза загорались, когда мы говорили о монашестве и внутреннем делании. Он мечтал жить в строгой монастырской общине, в скиту по уставу преподобного Нила Сорского. Это был его любимый святой, и Коля хотел бы быть Нилом в монашестве.

И даже предлагал мне несколько раз, уже перед смертью буквально: «Давай будем жить на скиту, будем подвизаться...»

Мне кажется, что он нащупал эту жилку созерцательную, и все время к ней тяготел: к скитской жизни, такой простой, без телефонов, без ничего, то есть, к такому честному монашеству.

***

Николай часто повторял одну и ту же мысль, что, по идее, когда человек приходит в монастырь, здесь должна быть определенная атмосфера: все подвизаются, ходят на службы, занимаются умным деланием... И новый человек, попадая в эту среду, «намагничивается», — и начинает вместе со всеми подвизаться. Таких, как преподобный Силуан, единицы. Им монастырь нужен, как подпорка, чтобы поддерживать в себе какой-то уровень определённый.

Я все время говорил ему: «Ты же понимаешь, что это от тебя зависит. Ты не найдешь такую обстановку, такого духовника, как ты хочешь. Чтобы именно так, как бы тебе хотелось...» И здесь у него был диссонанс.

Он, конечно, большой идеалист в этом плане. То есть: либо так, либо никак, без средних вариантов. Либо ты живёшь созерцанием, молишься Иисусовой молитвой, богослужения посещаешь, либо...

Я думаю, что Господь забрал его к Себе, потому как из-за своего идеализма Коля стал немного неприкаянным, но, может, я ошибаюсь. Он же за последнее время довольно много послушаний сменил: в гостинице в Водопроводном доме комендантом трудников был, в вещевой службе и в офис службы благочиния его брали... А потом оказался на скиту.

***

У Коли был смартфон. Когда его перевели на Святой остров, он мне его отдал со словами: «Возьми, я хочу без телефона попробовать». Месяца три или четыре жил на скиту. А потом приехал однажды за продуктами и попросил: «Благослови телефон, что-то мне тяжеловато». Я отвечаю: «Нет». — «Ну, ладно...»

Продержался ещё сколько-то, потом второй раз говорит: «Давай телефон». Я говорю: «Ну, пожалуйста…»

Но он старался все равно. И в момент смерти, уверен, Николай находился в правильном состоянии. Он исповедался и причастился на Сретение, и я был очень этому рад.

***

Ладога не любит панибратства, легкомысленного отношения к себе. Нельзя самоуверенно думать, что я дойду, и все будет нормально.

Ты теряешь близкого человека, — и всё, до свидания, живи с этим! И живешь, будто тебе отрезали руку. Можно жить без руки? Можно, но… это очень тяжело.

У нас не будет больше возможности общаться до встречи в вечности. Вот мы сейчас общаемся... надо это ценить.

иеромонах Диодор:

— В Евангелии Христос говорит о суде над душами умерших только в одном ключе: когда делит на праведных и неправедных, на тех, кто попадает в рай и на тех, кто попадает в муки вечные.

Он не упоминает о каких-то грехах, страстях, болезнях душевных, которыми все мы страдаем, которые так или иначе у всех нас есть, с которыми мы пытаемся бороться…

Но Он говорит о том, как мы относились к своему ближнему, и в лице ближнего — как мы относимся к Богу.

Он говорит: «Приидите ко Мне, праведнии, ибо Я был болен, и вы посетили Меня. Я был наг, и вы одели Меня, Я был голоден и вы накормили Меня».

И, напротив, те же слова адресует с упрёком тем, кто так не сделал...

Так вот, наш новопреставленный брат послушник Николай запомнился нам всем тем, что у него получалось быть братом, — не словом, а на деле.

Он общался с абсолютно разными людьми, с абсолютно разными братьями, у которых, казалось бы, нет ничего общего. Но у него получалось быть со всеми. Он помогал всегда, когда нужна была помощь...

И я думаю, именно по этому его стремлению быть всем нам настоящим родным братом мы его и запомним. И запомнив таким, будем воздавать ему нашими молитвами к Богу до тех пор, пока и самих нас Господь не призовёт туда, где, как мы верим и надеемся, уже пребывает и его душа.

Аминь.

---

[1] Паром к Богу. Официальный сайт Свято-Елисаветинского женского монастыря: