Воспоминания валаамского юнги

Несколько лет назад в слове, произнесённом в дни празднования Победы нашего народа в Великой Отечественной войне, Игумен Валаамского монастыря владыка Панкратий отметил:

«В Советском Союзе устанавливалось множество памятников героям войны, их имена золотыми буквами вписаны в мировую историю. Однако многие так и остались неизвестными солдатами. Поэтому очень важно для всех нас сейчас вспомнить их поимённо, молитвенно поблагодарить за ратный труд, ибо нет большего подвига, нет большей любви, чем положить душу свою за други своя (Ин. 15:13)»

Так случилось, что в нашей стране, благодаря в первую очередь трудам писателя Валентина Пикуля, широко известна Соловецкая школа юнг Военно-морского флота, располагавшаяся в корпусах и зданиях закрытого монастыря с мая 1942-го года. О ней написаны книги, сняты кинофильмы, её воспитанникам в разных городах установлены памятники, на официальном сайте Соловецкого монастыря создана специальная страница.

Но немногие знают о том, что первая в истории СССР экспериментальная учебная рота юнг (или, как тогда говорили, юнгов) для подростков 15-17 лет была организована в сентябре 1940-го года на Валааме при Школе боцманов ВМФ, открытой здесь за три месяца до этого.

Об истории этой Школы, об участии её воспитанников в боях Великой Отечественной войны, их послевоенных судьбах мы поговорим в другой раз. А сегодня опубликуем фрагмент автобиографической повести «Спасибо, Жизнь!»[1] Кирилла Петровича Буйко, валаамского юнги, которые, как известно, бывшими не бывают.

Итак, сентябрь 1940-го года, город Ленинград, Смольнинская пристань, пароход «Володарский»...

К.П. Буйко, капитан 1-го ранга
ВАЛААМ

Теплоход уходил все дальше и дальше от пристани, провожающие слились в какое-то единое целое – и все махали руками. Я с верхней палубы никуда не уходил. Во-первых, толком я и не знал, куда мне идти – где эта вторая палуба, где эта каюта.

Перед нами стали медленно проходить светящиеся дома, городское освещение. Все это было так красиво – и сам пароход, плывущий по реке, и уходящие дома, в общем, мне все-все было интересно. Через некоторое время мы стали выходить в открытое море – на самом- то деле это было Ладожское озеро, но такого озера я еще никогда не видел – кругом вода. Берег медленно удалялся и вскоре совсем исчез.

Я по-прежнему стоял наверху. Погода в сентябре на Ладоге была не из приятных, дул сильный ветер, корабль стало понемногу качать. Я и раньше слышал о морской качке, теперь мне ее предстояло ощутить. Я приготовился, что скоро начнется что-то невероятное – я начну рвать или, как говорят моряки, травить. А так не хотелось бы уже с первых шагов пребывания на море прослыть плохим моряком.

Я решил стоять наверху до тех пор, пока меня отсюда не попросят. Плавание длилось уже часа три, я окончательно замерз, меня бил какой-то озноб. Наверху становилось все меньше и меньше людей, все потихоньку уходили куда-то вниз. А я продолжал стоять и смотреть на волны, которые мне казались огромными. И все равно это было хорошо. Время подходило к полуночи. Проходящий мимо меня какой-то моряк спросил меня, думаю ли я спать, ведь быть на палубе в такое время и в такую погоду не полагается.

Я что-то ему ответил. Он, видимо, понял, что я толком не знаю, куда надо сейчас идти. Расспросив поподробнее, где мое место, он позвал идти за ним. Мы спустились куда-то вниз по лестнице, как оказалось, по-морскому она называется трапом, прошли по коридору, и он мне показал каюту, где мне предназначалось быть.

Я робко зашел в каюту, где сидело уже три или четыре так называемых юнги. Они оживленно о чем-то беседовали. «Твоя фамилия Буйко?», – спросил один из них. Я ответил, что да. Мне показали, где моя койка. Она была на втором ярусе. Я разделся и залез на койку.

Полежав немного, я почувствовал, что меня сильно знобит. Я стал укутываться. Ребята это заметили и сказали старшему по группе. Вскоре пришел врач и сказал – ангина. Мне было приказано не вставать и наверх не выходить. Пришлось этому требованию подчиниться безоговорочно. Ночь, естественно, у меня прошла беспокойно. После завтрака все ребята ушли наверх. Я лежал один, очень сожалел, что такое вдруг случилось. Главное, что меня теперь беспокоило – не отчислили бы меня из роты юнг, а остальное все ерунда.

Ребята по-прежнему то поднимались, то спускались вниз. Иногда в каюте собиралось даже очень много ребят. Шли оживленные разговоры, при этом каждый старался в разговоре прибегать к морской терминологии. Особенно выделялся в этом отношении юнга в морской форме, как я позже узнал – это был Виктор Михайлов. Все ребята к нему относились с каким-то особым уважением. Он уже много знал о морской службе, и вообще у меня тогда сложилось мнение, что это уже настоящий моряк. И действительно, он морскую службу знал, так как его отец был старый военный моряк.

Слушая эту «морскую травлю», я думал, что, наверное, не скоро буду так хорошо разбираться в морских делах. Особенно когда зашел разговор о шторме. Кто-то сказал, что сейчас шторм баллов шесть-семь, так как барашки начинают срываться с гребня волны, кто-то сказал, что к восьми-девяти подходит, а я только лежал и слушал. Над некоторыми ребятами уже посмеивались, так как они уже «травили», говорили, что знали и чего не знали. Одним словом, для меня все это было новинкой, первой морской ситуацией.

Тем не менее, время уже перевалило через полдень, а мы все шли и шли. Тогда мне это слово казалось совсем странным по сравнению с привычным «плыли». Наконец кто-то спустился к нам в каюту и крикнул: «Берег!!!». Он так крикнул, что это выглядело по крайней мере так, как будто мы сто лет не видели берега. Все ребята побежали наверх, а я по-прежнему лежал в койке, безразличный ко всему. У меня, видимо, была большая температура, т.к. я весь горел.

Через некоторое время кое-кто из ребят стал заходить в каюту и рассказывать, что мы подходим к острову Валаам, что уже хорошо виден монастырь и что вообще красотища. Мне так хотелось подняться и пойти наверх, но я боялся нарушить указание врача – лежать до приказа. Во всей этой суете время прошло очень быстро, некоторые юнги стали спускаться вниз и собираться. Их примеру последовал и я. Один за одним мы стали выходить на верхнюю палубу и сразу же строиться в две шеренги. И вот я уже стою в строю и смотрю, как пароход медленно-медленно входит в бухту.

Красота сказочная. Слева и справа от «Володарского» высокие-высокие отвесные каменные скалы, на скалах стоят могучие сосны, которые неизвестно как, но держаться на этих камнях. На пристани тоже стоят в строю матросы. Как я позже узнал, это были курсанты училища Фрунзе и вообще все моряки, которые были к этому времени на острове. Играет духовой оркестр. Теплоход, чуть-чуть двигаясь, стал причаливать к береговой к пристани. Подали швартовые. Я изредка посматривал на своих товарищей, которые как замерли.

Мое внимание привлёк стоящий на возвышенности монастырь и здания, которые были покрашены в белый цвет. Зелени кругом было много-много. Все это создавало какое-то особое возвышенное настроение. Вот он, какой этот остров Валаам!

Вскоре мы стали сходить на берег и на берегу опять построились. Ко мне подошел командир отделения и сказал, чтобы я вышел из строя и прошел в санитарную машину. Я понял, что меня повезут лечить в какой-то лазарет. Тогда это слово мне было ещё не совсем понятно. Но я послушно залез в машину с красным крестом, и меня куда-то повезли.

Каковы мои ближайшие перспективы, я совсем не представлял. Помню только, как машина пошла в гору, потом проехали те здания, которые я видел еще с «Володарского», потом машина остановилась, я вышел и очутился у самого монастыря. Это была, действительно, высокая церковь. На самом верху я увидел колокола.

Но много рассматривать не пришлось, меня повели в лазарет, который оказался маленькой больницей для моряков. После разного рода осмотров меня поместили в последнюю палату, где никого не было. Одну койку занял я, а две других были пустыми. Потом пришла медсестра и дала мне каких-то пилюль, после чего я крепко уснул.

***

Утром проснулся рано-рано. Подошел к окну, на улице никого не было. Потом мне кто-то рассказал, что юнг сегодня переодевают в морскую форму и скоро они появятся на улице. Я так переживал, что сейчас не вместе со всеми и чего доброго еще отправят назад – какой же я моряк, если заболел в самый ответственный момент.

Но, к счастью, так никто и не думал. Врач мне объяснил, что как только я поправлюсь, меня отправят в роту к моим друзьям. Это успокаивало.

Второй день, почти весь, я простоял у окна, хотя мне приказано было лежать. Но хотелось увидеть своих сверстников в военно-морской форме. К вечеру, наконец, я кого-то узрел издали. Только на третий день я увидел своих товарищей, переодетых в рабочую флотскую форму. На них были просто брезентовые брюки и рубаха – роба, а также бескозырка без ленточки. Все они выглядели как-то странно. И все же, несмотря ни на что, мне хотелось как можно быстрее влиться в их ряды и принять такой же вид.

Теперь по утрам часть юнг уже регулярно выходила на улицу для приборки прилегающей территории от падавших осенью листьев. Деревьев здесь было очень много, и все такие ветвистые, высокие. По всему чувствовалось, что природа на Валааме уникальная.

Наконец я выздоровел, и настало время выписки из лазарета. Меня отвели в роту. Командир отделения, куда я был назначен, повел меня на переодевание в склад. Мне там выдали все причитающееся обмундирование, и вскоре я выглядел так же, как и мои товарищи. Я по нескольку раз подходил к зеркалу и любовался тем, что теперь я уже моряк. Правда, это была рабочая форма, ну да ничего. А что касается ленточки и выходной формы, то нам это обещали выдать тогда, когда мы изучим курс молодого краснофлотца.

Одним словом, можно считать, что флотская служба началась – так считали мы сами. Официально она должна была начаться с исполнения нам восемнадцати лет. А до этого было еще очень далеко, мне не так давно исполнилось шестнадцать и до срока оставался один год семь месяцев. Зато мы теперь уже официально назывались юнгами Школы боцманов ВМФ! Впереди предстояла учеба по программе подготовки боцманов военно-морского флота. Но до этого не менее важной задачей была подготовка спальных и учебных помещений, переоборудование одного из корпусов жилого помещения, где ранее жили монахи Валаамского монастыря, под классы, кубрики и другие помещения.

Это была большая и трудная работа. Необходимо было сломать не один десяток толстых стен, разделявших небольшие монастырские кельи, потом все это убрать, заштукатурить, покрасить, завезти и расставить оборудование для жилых и учебных помещений Всё это предстояло сделать собственными руками. Но нас не пугал никакой объем работы, никакие трудности – раз надо, значит надо.

Все работали с каким-то особым энтузиазмом. Порой к вечеру я еле на ногах держался и сил хватало только до койки дойти. А утром снова за работу. И так изо дня в день, каждую неделю. Месяца через полтора все было готово. Незадолго до нового 1941 года начался учебный процесс. Предстояло изучить воинские уставы, корабельный устав, стрелковое оружие, пройти строевую подготовку, изучить организацию ВМФ. После этого мы должны были приступить к изучению военно-морского дела, сигнального дела, устройства корабля и шлюпочного дела.

К этому времени уже стала чёткой внутренняя организация роты юнг. Командиром роты был назначен младший лейтенант Генрих, политруком – Лапин, старшиной роты – Богданов, а командирами взводов Кудлаев, Горунов, Самсинов.

***

В последующем взвода были переименованы в учебные смены. Наш второй взвод стал называться 17-й сменой. Командиром взвода был Кудлаев Саша. Мы с большой радостью и огромным интересом приступили к изучению и курса молодого краснофлотца и одновременно предметов по специальности. Мне нравилось все, чему учили, и я с большой охотой относился, например, к строевой подготовке. Нравилось ходить строевым шагом, быть все время подтянутым. С особым интересом я относился к овладению искусством приветствия старших. Порой мне очень хотелось кого-либо поприветствовать в самом деле. Для этого я искал специального повода встречи с кем-нибудь из старших, направляясь в его сторону, я переходил на строевой шаг, поднимал подбородок и молодцевато козырял.

Но больше всего мне нравилась стрелковая подготовка. Изучение стрелкового оружия, а потом практические стрельбы постепенно превращали нас, юношей, в военных людей. Особенно это чувствовалось при хождении в строю составом роты. Как правило, в такие моменты мы всей ротой пели строевые песни, стараясь это делать самым наилучшим образом. Пели, конечно, больше всего морские песни «Варяг» и другие. Лучше всего, как мне казалась, получалась у нас песня о Ладоге. С припевом «Эх Ладога, родная Ладога». А еще перефразированная песня:

Валаам мы не сдадим
Боцманов столицу!
Через Ладогу придем
Станем на границу!

Одним словом, теперь я уже чувствовал себя настоящим военным моряком, хотя до этого, конечно, было еще очень далеко.

***

Через некоторое время, где-то к ноябрю, нам объявили, что нас будут отпускать в увольнение. А это значило, что мы получим выходную форму, ленточки, и нас отпустят свободно погулять по острову, т. е. идти, куда ты только хочешь!

Ещё не зная, куда можно пойти на в общем-то небольшом острове, все мы были несказанно рады, потому что многим моим товарищам вот такая постоянная строгая военная регламентация уже начинала надоедать. Только подумать: после свободной деятельной жизни теперь все было расписано: вставать по сигналу, умываться по сигналу, на завтрак по сигналу – все-все по сигналу. Но, несмотря на это, никто на строгости не роптал. А с увольнением вопрос вообще просто решался – можно было даже и не ходить, так как быстро выяснилось, что на Валааме, в общем-то, некуда было идти, разве что для знакомства с островом. Но, тем не менее, увольнение «на берег», как тогда называли, всё же ждали с нетерпением.

К этому времени у каждого из нас уже определились какие-то более близкие друзья, с которыми было интересно побыть и в увольнении. Я, например, в первое увольнение пошел с Иваном Праниным. Мне этот парень нравился своим спокойным характером, отсутствием стремления быть выше других, да и по уровню «военно-морской» подготовки мы, наверное, были с ним близки. Полагаю он, как и я, море в основном видел на картинке. А о своей полной неосведомленности в морской службе я понял после одного случая, связанного с моим вопросом к товарищам по классу при разговоре о гауптвахте.

Услышав такое слово, я спросил:

– А что это такое гауптвахта?

– Гауптвахта? – видишь вот там шпиль на здании. Вот кто провинится по службе, того туда и сажают, – ответил мне один из товарищей, и почти все почему-то засмеялись.

Оказывается, что такое гауптвахта все почти уже знали. Даже и моряком-то настоящим в матросской среде считали лишь того, кто побывал на гауптвахте. А я, оказывается, даже не знал, что это такое. И дабы больше впросак не попадать, я решил идти в увольнение с Прониным. Как мне показалось, это был парень из тех, с кем мы найдем общий язык. Оно действительно так получилось. Мы вместе с ним готовились к увольнению, гладили брюки, форменный воротничок, чистили пуговицы на шинели, бляху.

Наконец мы сошли на берег. Было решено – хорошо изучить остров. Уже первый такой выход показал нам, что это действительно редчайшей красоты земной уголок. Скалы, бухты, большие густые деревья, сам бывший Валаамский монастырь придавали острову какой-то особый характер. На нем после оставления его белофиннами, вместе с которыми в Финляндию ушли и монахи, основав там Ново-Валаамский монастырь, остались следы прошлой жизни – много монашеских скитов, большое монастырское кладбище с древними памятниками – могилами

Большое восхищение вызывал порядок на острове. Если это помещения – то четкая планировка, оформление местности перед фасадом, если это дорога, - то ее ухоженность – одним словом полнейшая продуманность даже в мелочах. Действительно: «О, дивный остров Валаам», - как говорилось в одном из стихотворений.

Поэтому первое мнение, что в увольнении нечего делать, было ошибочным. После трудовой недели, а она была действительно трудовой, было, конечно, здорово побродить по таким живописным местам.

***

Ну а с понедельника опять за дело. Главным, конечно, была подготовка по специальности, ежедневно шесть уроков, потом ужин и опять самоподготовка. Все предметы изучали с интересом, особенно морское дело – вязание морских узлов, умение делать маты, кранцы, дорожки, кнопы, изучение устройства корабля, устройство и оснащение шлюпки. Одним словом, изучение всего того, что нужно будет боцману. Все это для меня было новым, а поэтому интересным и я с удовольствием учился. По большинству предметов я имел только отличные и хорошие оценки и считался хорошим учеником.

В нашем обучении не хватало только практики. Кабинеты только-только начинали действовать, а это порой толкало нас, юнг, на «нестандартные» поступки. Изучая, например, блоки, их оснащение, порядок подъема грузов на корабль, мы решили соорудить приспособление, дающее возможность все это посмотреть на практике. Было заготовлено небольшое бревнышко, которое высовывалось из окна классного помещения. Этим мы имитировали кран (стрелу) корабля, с помощью которой делались погрузки и разгрузки. На конце этого «крана» мы установили блоки, к блокам прикрепили небольшую площадку, и теперь мы могли прямо из класса опустить человека за окно или поднять его оттуда.

Однажды во время самоподготовки под общую радость всего класса мы начали проводить тренировки. Естественно, такое оживление не могло пройти незамеченным. В класс вошел начальник Школы, проходивший в это время по коридору. Все наши тренировки были прекращены, а организаторов этой затеи было приказано наказать. После этого случая наш энтузиазм надолго угас, ибо явных организаторов выявить не удалось, поэтому был наказан весь класс лишением очередного увольнения. Мы считали, что легко отделались.

***

Между тем время летело очень быстро. Подошел Новый, 1941 год, который мы отмечали в нашем клубе, под него было переоборудовано центральное помещение бывшего монастыря. Собственно, переоборудование было не таким уж большим. Была смонтирована сцена, ряд икон закрашен – вот, пожалуй, и все.

В тот новогодний день мы смотрели концерт художественной самодеятельности, и наши юнги принимали в нем участие. Мы восторгались выступлением юнги Жени Елец – он был силовым акробатом. Это был здоровый, хорошо физически подготовленный юноша, его тренировал уже зарекомендовавший к тому времени акробат юнга Белоголовцев.

В зимнее время жизнь, конечно, была менее интересной. Главное развлечение – лыжи. Первое моё знакомство с лыжами началось лишь в Школе на занятиях, ну а потом уже начались и просто воскресные прогулки, после которых был особенно большой аппетит и наикрепчайший сон. Я был лыжник не ахти какой, и меня лыжи не особенно притягивали. Мне было довольно тех кроссов, которые нам устраивали в учебное время, хотя я с некоторой завистью смотрел на хороших лыжников.

Примером в этом отношении для меня был командир смены Игорь Горбунов. Небольшого роста, живой во всех своих поступках, он всегда занимал призовые места. Хорошо ходил на лыжах курсант второго курса школы боцманов Коваленко. Ну, этот вообще в моих глазах считался особым человеком. Он являлся участником войны с белофиннами в составе лыжного батальона и был награжден орденом «Красная звезда».

***

Большим событием для нас, юнг, был прием военной присяги, назначенной на 23 февраля. Подготовка к этому мероприятию началась еще в конце января. Нам стали читать лекции, проводить беседы по тематике военной присяги, текст которой нам рекомендовали выучить на память. В этот же период перед нами выступали участники финской кампании, которые рассказывали о выполнении военной присяги нашими солдатами в боях. Все это создавало какой-то особый настрой, какую-то торжественность предстоящего события.

Наконец наступило 23 февраля. С утра мы были только тем и заняты, чтобы привести в идеальный порядок свою форму. В десять часов рота выстроилась в коридоре жилого корпуса. Играл оркестр. Начался прием присяги. Каждый выходил из строя и зачитывал текст военной присяги. Многие делали это наизусть и просто делали вид что читают. Скажу прямо, в этот момент нервное напряжение достигло наивысшего накала. Некоторые не выдержав его, даже падали в строю.

После принятия присяги нас накормили хорошим обедом. В столовой играл оркестр, и было полное ощущение, что это был большой праздник для каждого из нас. Ну, и как полагается – после обеда увольнение.

Уже тогда после этого события разговоры между юнгами стали как то серьёзней. Теперь все мы чувствовали, что стали полноценными защитниками Родины. Все мы как-то даже повзрослели, хотя многим из нас ещё не исполнилось даже семнадцать лет.

Так незаметно прошел февраль, наступала весна. Мы стали чаще ходить на практические занятия по подготовке шлюпок к спуску на воду. Там учились, как удалять со шлюпок старую краску, как надо их шпаклевать, грунтовать, красить, как надо оснащать такелаж, парусное вооружение – всё это были чисто боцманские работы, и им нас учили опытные моряки – наши инструктора.

***

Постепенно мы познавали азы морской службы, становились настоящими моряками. Не хватало только практики. Но нам объяснили, что после окончания теоретического курса числа 15 июня нас всех отправят на морскую практику на шхуны «Учеба» и «Практика», которые были приписаны к Школе боцманов. Плавание предполагалось вести по Ладожскому озеру.

Но предварительно, до ухода на эти учебные корабли, командование Школы решило провести шлюпочный поход вокруг острова Валаам. Поэтому окончание учебы у каждого теперь связывалось с правом быть участником этого шлюпочного похода. Естественно, это был стимул в учебе, ибо, пожалуй, среди юнг не было ни одного человека, который бы не хотел пойти в этот интересный и важный поход. Так или иначе, к нему готовились все.

Особенно интенсивной подготовка стала после первомайских праздников. Среди юнг только и было разговоров о предстоящем шлюпочном походе. Чем меньше оставалось до конца занятий, тем больше возрастало напряжение. В конце мая начались тренировки и хождения на шлюпках под веслами. Каждый выход на шлюпках был целым праздником, за которым следовали разговоры, обсуждения, проекты.

В конце мая стало окончательно известно, что вся рота юнг пойти в шлюпочный поход не сможет – не хватало шлюпок… Было объявлено, что пойдут только специально отобранные, по одной шлюпке от смены. А это значит - всего человек 35-40, меньше половины роты. Но всё же поход на шлюпках оставался в центре всей нашей жизни. Примерно числу к 15-му июня уже были отобраны команды шлюпок.

От нашей 7-й смены в состав шлюпочной команды вошло 7 человек – самых здоровых физически и хорошо закончивших первый год обучения. К большому сожалению, я в этот состав не вошел. Выход шлюпок был назначен на 20 июня. Это был, действительно, большой праздник. Почти вся Школа боцманов собралась на пристани. Громко играл оркестр, на шлюпках было оживление, шли последние приготовления. Наконец настал момент, когда шлюпки, идущие в поход, выстроились парадным строем. Дан старт, и «эскадра» двинулась в поход.

Тот, кто не попал в шлюпочный поход, теперь возвращались в жилое помещение и должны были заниматься до возвращения разными работами. Поход был рассчитан на 4-5 дней. Откровенно говоря, мы, оставшиеся здесь на берегу, очень завидовали тем, кто пошел в поход - лучшую школу морской выучки. Это каждый из нас понимал. Но что поделаешь. Кому-то надо было оставаться на берегу.

К походу располагало все – прекрасная, солнечная, безветренная погода. На небе ни облачка, на Ладоге - штиль, только изредка поднимается ветерок, но тут же и утихал. Одним словом, блаженство. В субботу силами оставшихся был сделан хороший аврал-приборка, а вечером для желающих был кинофильм.

Я предпочел в кино не ходить, а лечь пораньше спать, ибо, сколько я помню себя юнгой, мне казалось, я никогда не высыпался. Послеобеденный сон вообще прошел незаметно, а вечером спать пока уляжешься, пока уснешь и опять вставать нужно. А случалось, что иногда вообще поздно засыпал, потому как кто-нибудь такое начинал рассказывать или о прочитанной книге, или какой-нибудь жизненный случай, что было просто не уснуть.

Особенно среди нас выделялся Дмитриев, который почти каждый вечер рассказывал про сыщика Ната Пинкертона. В конце концов, стало уже правилом – обязательно рассказ про сыщика перед тем как всем уснуть. Признаться, делал он это с таким мастерством, что просто нельзя было уснуть, не выслушав очередного его рассказа. За такие способности мы даже дали ему прозвище «Нат Пинкертон», и казалось, он даже гордился этим. Ну а сегодня я решил просто в койке полежать, может даже помечтать, в основном, конечно, о доме, о родителях, о братьях и друзьях и даже о девчонках.

Видимо, то, что я уже около года не видел дома, давало знать. Порой так хотелось домой! Хотелось показаться дома моряком в бескозырке, в форменке с синим воротничком и, конечно, в брюках клеш! Да и из дому уже стали приходить письма, которые писал в основном отец и где меня просил поскорее приехать домой хоть на недельку. В некоторых письмах отец присылал на гостинцы рубля три-пять, спрашивал, надо ли деньги на дорогу, чтобы приехать домой.

Мне, конечно, никаких денег не надо было. А домой я был готов хоть в любой день поехать, но ведь шла учёба и практика, а летние каникулы лишь маячили где-то далеко впереди. Одним словом, начинало давать себя знать длительное отсутствие в родных краях, среди близких и знакомых, страшно тянуло туда, где прошло детство, где остались родные. Короче говоря, с разными мыслями приходилось засыпать, но о доме больше всего.

Мог ли я тогда знать, как далека и трагична эта встреча…

Воспоминания К.П. Буйко из повести "Спасибо, Жизнь!" о начале
Великой Отечественной войны будут опубликованы 22 июня с.г.

В материале использованы фотографии из книги Юрия Овсянникова
"Мальчики в бескозырках: история первой в СССР роты юнг школы боцманов ВМФ с острова Валаам"

и Финского военного фотоархива Sa-Kuva.

---

[1] Буйко К.П. Спасибо, Жизнь! Изд. «Принт-Сервис» г.Невель. 2003.