Церковь не может существовать без социального служения

- В 1974 году.

- Поездка была организована митрополитом Никодимом для духовенства Санкт-Петербургской епархии преподавателей и студентов. Впоследствии мы много раз посещали Валаам и иногда даже дважды за лето. В то время в Советском Союзе было всего два открытых монастыря: Троице-Сергиева Лавра и Киево-Печерский монастырь, но мы очень любили приезжать на Валаам, потому что, несмотря на разрушенные храмы, поруганные святыни, сам дух сохранился здесь. Мы всегда получали эти непередаваемые ощущения и всегда этому радовались, потому что, действительно, Валаам в советское время не утерял тот дух, которым он наполнялся веками.

- Обычно один день, без ночевки. Мы тогда были молодые и пробегали от Никоновой бухты через скит Всех Святых к Спасо-Преображенскому собору, далее на Игуменское кладбище и обратно к вечернему пароходу. Мы тогда по крупицам, откуда было возможно, собирали все сведения о жизни старого и современного Валаама. Было, конечно, обидно, что монастырь закрыт и что многие святыни оставались в Финляндии (хотя благодаря этому они вообще могли сохраниться), но мы всё равно чувствовали, что здесь на Валааме это всё наше, при этом даже отдаленно не предполагая будущее возрождение и расцвет обители, которые мы наблюдаем сегодня.

- В 1975 году мы были в Линтульском Свято-Троицком монастыре в Финляндии (недалеко от Ново-Валаамского монастыря). Там, наблюдая за монашествующими, за всеми порядками, я почувствовал, что хочу стать монахом. Хотя, надо сказать, у меня до этого были совсем другие планы, я хотел жениться… Но, вернувшись в Ленинград, я сообщил митрополиту, что хочу стать монахом. Таким образом, решение было принято очень быстро.

- Это был довольно сложный проект. Мы стали первой молодежной делегацией, посетившей капиталистическую Финляндию без сопровождения светских официальных лиц. Инициатором этой поездки был наш Святейший Патриарх, он сделал это возможным. Каждый из нас тогда впервые побывал за границей, и это, конечно, был очень значительный опыт во многих отношениях. В частности, опыт общения с православной молодежью. Мы узнали, что мы такие же православные люди, как они. Вообще, в советское время в церкви была очень большая внутренняя свобода.

- Это всё субъективно. Я хочу только сказать, что внутренне мы всегда были очень свободны. И во время этой поездки чувствовалась большая солидарность, глубокое общение без каких-то вещей, которые могли бы расцениваться как провокация. Вы же понимаете, что религиозная политика всегда вписывалась в большую политику, и некоторые страны используют религиозный фактор в политике против государства. Так, чтобы не вызвать каких-то противоречий во всей этой сложной иерархии, нам приходилось быть, так сказать, очень корректными людьми. Но тем не менее всё переживалось очень полноценно, жили спокойно, молились Богу.

Да. В 1972 году я поступил в Ленинградскую духовную семинарию, затем в академию, по окончании которой преподавал там же, ездил на стажировку post studium в Баварию, Германию. Занимался пастырским богословием, литургикой, преподаванием в академии, занимал административные должности.

- Это случилось следующим образом. Во-первых, это было время разрядки международной напряженности т.н. détente; Брежнев, Шмидт и т.д. Шло смягчение отношений и западные страны были очень заинтересованы в осуществлении разных гуманитарных программ, в одну из которых попали и мы. Это стало возможным в силу того, что западники настояли на том, чтобы “разрядка” была и в религиозном плане. Для русской церкви это стало выходом в мир: у нашей церкви появилась возможность сказать свое слово. Во-вторых, мы установили контакты с финским православием, со многими святынями, например, до 1950-х гг. было невозможно попасть на Афон. Кроме того, был также разрешен обмен студентами, открылась возможность для наших студентов учиться за рубежом, и, в свою очередь, к нам стали приезжать иностранцы. Правда, всё это продлилось недолго. Германию мы посетили, к сожалению, первыми и последними. Я уехал в 1977 году и вернулся в 1979. Тогда была нехватка преподавателей, и нам сказали, что пора возвращаться.

- Осознание своего служения. И второе – всем нам просто нужен жизненный опыт. Книги – хорошая вещь, но книжная духовность, книжное восприятие церкви иногда человека очаровывает или зачаровывает… А главное – иметь опыт и помнить простые советы. Вот вы сегодня хорошо упомянули про письма игумена Дамаскина, где даны очень простые советы. Если мы возьмем, например, свт. Игнатия Брянчанинова, то это рассуждения на очень сложные темы, даже для богословов и людей знающих духовность. Тогда как содержание писем свт. Феофана Затворника часто актуальнее, поскольку гораздо ближе и гораздо более доходчиво для людей, которые живут обычной жизнью. Или письма оптинского старца Амвросия, которые тоже очень живые и простые. И опять надо помнить, что всё же самым главным всегда остается живой опыт. Нужно начинать с малого, нужно понимать, что духовный труд требует, прежде всего, постепенности. Всякое горение, которое привело нас в церковь, к решению стать монахами или активными христианами, потом сменится повседневностью. И поэтому, будучи христианином, зная свое призвание, и при этом проходя через всю обыденность, важно не разочароваться и не прийти в уныние; нужно просто дальше продолжать потихоньку изучать законы духовной жизни. И в наше время еще особенно важно чувство общения. Без братской общины быть христианином очень трудно. В этой общине должны быть вполне открытые и добрые отношения. Только общинная жизнь дает тот опыт, к которому призвана церковь.

- Отшельничество – это редкое призвание и явление, которое во многом определяется историческим контекстом. Характерно, что это более поздний опыт. Например, подвиг преп. Марии Египетской: единственная такая, и мы практически ничего не знаем об этой жизни. Или опыт сирийских монахов, которых называли “пасущиеся”, “воски” по-гречески, потому что они ничего не варили, ели только то, что растет. Они рано умирали, это была иная жизнь. Но это был такой подвиг сирийца с пламенной душой, который нереален для человека современного. А опыт совместной духовной жизни, этот скромный опыт, который каждый из нас вносит, он, безусловно, постепенно очень может помочь.

- Во-первых, нужно восстанавливать чувство общины на уровне приходов, монастырей, на уровне личной духовной дружбы. И потом главное бороться с исключительностью, чтобы не получилось так, что мы вот здесь особенные, а вокруг нас какие-то другие люди… Прежде всего, должна быть внутренняя, духовная трезвость и скромность. Мы знаем, что Господь сказал: “…где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них” (Мф.18:20). Он всегда говорил о нескольких людях, потому что мой личный опыт без корректировки хорошего духовника, просто умного, доброго христианина, который может даже не иметь духовного сана, – такой опыт может быть довольно субъективным и не всегда отражать реальность. И потом, со стороны гораздо виднее всё. Даже если возникает что-то для меня неприятное, и я чувствую некую несправедливость, все равно это помогает мне не только осознать, каким меня воспринимают другие люди, но и увидеть, как мои поступки выглядят в очах Божиих... Эта помощь всегда должна быть очень доброжелательной и спокойной. И, наконец, надо помнить, что церковь имеет многообразие опыта духовной жизни: нельзя всё свести к одному стилю. Вот на Валааме сегодня действительно происходит попытка повторить тот опыт, который был раньше. Ведь прежде были даже такие монашеские пословицы: за духовным опытом езжай в Оптину; хочешь трудиться – на Валаам; хочешь молиться – в Саров и т.д. То есть каждая обитель, особенно крупная, значимая для духовной жизни России, всегда имела свое лицо. И каждый человек выбирал то место, где он действительно находил себя в монастыре.

- Монашество – это, прежде всего, скромность, очень смиренное восприятия себя и труд. Для монастырской жизни трудиться просто необходимо. Как заповедовал преп. Бенедикт Нурсийский, „молиться и трудиться”, “ora et labora” – по-латыни. Но в то же время монастыри должны становиться очагами духовной жизни. Должно быть духовное делание для самого себя, но при этом нельзя забывать, что монастыри – это очаги духовности, которых очень немного. Тут возникает вопрос: если у духовника нет личного опыта, то что он способен передать? Человек не может передать другому то, чего он сам не имеет.

Прежде всего, если священник не имеет полного школьного богословского образования, он просто не может знать свою церковь. Хотя, конечно, есть ряд недостатков: мы с вами прекрасно знаем, что такое схоластика, что школьное образование не всегда соответствует духу отцов или вершинам Духа... Но это та необходимая основа, на которой любой священник или богослов уже может развивать свое образование в полном смысле слова. Школьное богословие – это костыль, с его помощью человек должен начать ходить. А потом он уже станет вырабатывать собственные пастырские качества, которые, конечно, должны соответствовать духу и опыту православия. Человеку надо помочь с чего-то начать, и на практике самое лучшее в начале – подражать кому-то, чтобы со временем выработать свой стиль. Чтобы начать свое служение, надо взять кого-то за образец, даже копировать до определенной степени. Если человек начинает с "отсебятины", то в церкви это очень плохо, потому что церковь – это живой опыт. Мы – церковь традиции, преемственности; это опыт, накопленный в течение тысячелетий и передаваемый в том числе через школьное богословие. А дальше, конечно, уже самообразование.

- Здесь должна быть большая рассудительность. Я не хочу давать каких-то советов, я понимаю это утомление от любопытствующих туристов, паломников и т.д. Это одна сторона, но другая сторона: надо помнить, что люди хотят с чем-то соприкоснуться. И то, как мы сможем передать опыт церкви, осуществить этот призыв Божий, – это очень важный момент. Тут должна быть соразмерность. Мы сейчас в Германии открываем свой монастырь и пытаемся выработать определенный образ жизни, который, с одной стороны, имел бы монастырский уклад, с другой, чтобы это было местом встречи христиан с людьми, ищущими православие, духовность… Вообще, что такое паломничество? Это выход из обыденности. Человек берёт на себя труд, отдает часть своего времени, жизни, физических и материальных средств на жертву Богу. И что мы можем показать, исповедуя себя христианами? Поэтому перед монашеством стоит очень многое.

- У церкви есть совершенно точное место в государстве – это социальное служение. Более того, без этого служения церковь в своем истинном значении просто не может существовать. Церковь не стремится и не должна стремиться занимать какое-то место в иерархии государства, посягать на какие-то социальные институты, получать какие-то сверхправа и дивиденды, от этого она только теряет. Но церковь призвана помочь конкретному человеку. Когда Господь говорит о Страшном суде, он фактически говорит о решении социальных проблем по отношению к конкретным людям: напоить, накормить, одеть, посетить в больнице, утешить в тюрьме находящихся… То есть ставится настоящая программа интеграции человека в полноценное общество – помочь человеку, который оказался в беде или даже вне общественной жизни. Вот это наше служение.

Беседовал Владимир Золотухин