Исполнилось 15 лет со дня кончины монаха Георгия

Последний день

5 августа 2007 года

Меня в тот день на острове не было. И вот почему.

Ваня-армянин собрался уходить из монастыря. Это была ощутимая потеря для коровника: его уважали, как старшего, и любили, заменить было сложно. Текучка всегда была и остаётся одной из основных проблем фермы.

3-го августа отец Георгий собрал нас на совещание с зоотехником Зинаидой Васильевной и ветврачом Марией. И договорились всё-таки: переходить с ручной на аппаратную дойку. А чтобы ближе познакомиться с процессом и специалистами, решили съездить втроём на племзавод «Новоладожский», где у Зинаиды Васильевны было много знакомых.

4-го августа, в субботу, Георгий проводил нас вечером на причал Воскресенского скита. Мы ехали на автобусе, а он впереди на мотороллере, чтобы пропустили через ворота у Никонова поля. На «метеор» посадил нас, рукой помахал, и мы расстались. Навсегда. В Питере договорились с Зинаидой Васильевной и Марией встретиться в понедельник утром на подворье и разошлись. Машина на понедельник уже заказана.

5-го августа, в воскресенье, проснулся рано, до Литургии ещё далеко. Пошёл погулять... И, в общем, день очень насыщенный оказался, много разных встреч было, последняя тяжёлая, с мамой. На подворье возвращаюсь около полуночи, уставший. Иду с метро, думаю: «Сейчас лягу сразу, завтра рано вставать».

На проходной Алексей-жестянщик по телефону разговаривает, мне знак делает: «Подожди». Я во двор вышел, присел на бревно или доски какие-то. Темно, несколько окон светятся. Он подходит, рядом садится, помолчал, потом: «Марат звонил. Сказал, что отец Георгий на мотороллере разбился». У меня в голове вяло так: «упал, лицо поцарапал». «Похрипел минут десять и... умер». Сидим, молчим. Первая мысль: «К этому всё и шло». Я ведь слышал, как он возвращался всегда поздно ночью, часа в два-три. А с утра опять на ногах и на колёсах. Нельзя так, срыв всё равно рано или поздно будет, каким бы здоровым не был. «Мы с Кипишем завтра на Валаам едем. В 8 часов «метеор» с набережной отходит. Ты едешь?» Я думаю: «А совхоз как же?»

Иду в корпус, по городскому звоню Марии, уже час ночи. Она говорит: «Я знаю». «В совхоз поедем?» «Я никуда не поеду. Я возвращаюсь». А я? Конечно, тоже возвращаюсь, но зачем завтра? Купить ведь надо то, сё. И в совхоз хотелось. Всё равно ничего не изменить... Зачем завтра?

Иду в общую келью, там непонятно как-то. Тоже говорят: «Во вторник вместе поедем». Чувствую, что надо пойти всё равно куда, собрал вещи и по Садовой на набережную, на причал. Троицкий мост еще разведён, но народ уже собирался. Подождал, перешёл на другой берег, до отправки ещё больше двух часов, поспал на лавочке. Потом на причал, там уже Лёха, Дима, Мария. Поехали.

На Валааме отец Софроний Марию встречает, оба плачут. Пошли наверх, разошлись у магазина. В Успенской гроб стоит. Мне всё хотелось до тела добраться, потрогать, проверить. С обеда ушёл, ничего не лезло, опять в церковь. Мария псалтирь читает. Когда отцы стали заходить, замолчала сразу же, в сторону отошла, я сменил её.

Потом пошёл на ферму. Место аварии по цветам узнал. И на сосне листок с рисунком и стихами колышется от ветра и машин проходящих, «Путь» называется. На рисунке силуэт в чёрном на синем небе. На ферме, не заходя никуда, иду сразу к себе на пригорок за летним лагерем. У меня там «вигвам» стоял, рядом лежанка. Прилёг, в небо гляжу. Облака плывут, сосны покачиваются, птички поют. Тихо. И вот только тут доходить стало, защемило...

***

Есть видео короткое, Миша-Марат снял. Мотороллер у подъезда, крыло разбито. Кругом него аккуратно выложена трава, цветы на булыжнике. Окно Георгия на третьем этаже, форточка открытая. Потом панорама круговая рваная, нервная. Когда смотришь, почти сразу ощущение нелепости какой-то, сначала непонятно почему. А просто картина нереальная: ферма, день в разгаре, солнце в зените, – и ни одного человека, ни одного звука. Все попрятались куда-то или уехали. Вымерла ферма. Или замерла.

***

Вот умирает человек. Собираются родственники, друзья. Переживают все по-разному. Кому-то всё равно, кто-то нетрезв, кто-то руки опустил, другие бодрятся. И один серьёзный и деловой руководит похоронами и поминками. Платит, договаривается, даёт указания. Ему все благодарны. Ему тоже тяжело. Но ему легче. Заботы отвлекают. Это я к тому, что, если бы остался в Питере покупки делать, не почувствовал бы ничего.

***

Хоронили 7-го. Народу было, – ни на одном крестном ходу столько не видел. В тот же день вечером отец Гедеон служил панихиду на могиле. Мать от горя не могла говорить. Когда возвращался, вижу: тот листок с рисунком вот-вот сорвётся от ветра. Снял его. Потом отдал Марии Яковлевне.

***

На усадьбе про ферму говорили: «Ну всё, там теперь бардак начнётся, запьют, загуляют, разбредутся. Коров надо резать, стадо сокращать, милицейское дежурство устанавливать». А наоборот вышло: почти все подтянулись, каждый своим делом занят. За старшего Саша Ростовский остался, кого-то пришлось успокоить.

Георгий сказал однажды: «Хороший начальник не тот, при котором все работают, а тот, без которого все работают». Мы поухмылялись тогда: «понятно, мол, к чему клонит...» И вот наглядная иллюстрация. До поры, до времени, конечно. Потом срывы начались почти у всех по очереди, и у меня тоже, но это уже позже. А Иван-армянин еще на полтора года задержался, спасибо ему.

***

До приезда нового начальника иногда ночевал в келье Георгия. Там уже побывали родственники, братия. Мне попался листок, стихи ему кто-то написал в июле, меньше чем за месяц: «Ах, отче, милостивый отче, какой Вам крест от Бога дан…» Дальше не помню. И последняя строчка: «и дай Вам Бог ... познать». А что познать, не помню. Не сохранилось.

Ещё на столе остались два-три квадратных листочка, которые он на дверь вешал, когда необходимо было отдохнуть всё-таки: «Просьба не беспокоить. Спаси, Господи!» Не сохранились.

***

На сороковой день отец Софроний служил заупокойную Литургию на Коневском скиту, пел отец Амвросий. Я опять пропустил.

Позже зашёл к отцу Виталию. Он говорит: «Помнишь, игрушка такая была, калейдоскоп: трубка картонная, а в ней стекляшки цветные и зеркала. Смотришь в неё, видишь узор красивый, ровный. Чуть повернул, – и всё посыпалось, порушилось, кажется, навсегда. А потом раз, —и снова узор. Красивый, ровный. Но уже другой...»

Неповторимый.

---