Несостоявшаяся встреча

Два года назад друг и одноклассник Виктор поделился ссылкой на интервью с Эдуардом Николаевичем Артемьевым в программе «Слово» на телеканале «Спас». Написал, что тронут до слёз. Читать такое было непривычно, — Виктор достаточно сдержанный на эмоции человек.

В этом интервью Эдуард Николаевич рассказал о незабываемом впечатлении, пережитом на Валааме во время однодневной поездки на остров вместе с женой и сыном в конце 80-х годов прошлого столетия:

— Уже за сорок мне было... В советское время существовали такие институты Домов творчества среди писателей: у композиторов, в кино, у архитекторов – по всей стране, по всем республикам. И был у нас (и ещё существует до сих пор) Дом творчества в Сортавала. И из Сортавала через два часа можно на пароходике приехать на Валаам. Мы в течение лет десяти ездили с супругой и сыном в этот Дом творчества. Однажды нам сказали, что можно поехать на Валаам, и мы поехали на пароходе.

Но я застал ужасающее состояние. До такого скотского состояния довести святыню... никогда этого не забуду. Как Господь это простил? Я вообще просто поражён. Храмы исписаны — чёрт знает, чем... Впечатление было кошмарным: до чего может человек докатиться — до дна, не желая встать. И в этой грязи он спокойно себя чувствует...

Там есть скит, раньше он назывался Белым, может быть, сейчас у него другое название. Пароход приходил на одну часть острова, оконечность. Оттуда у нас был маршрут через разрушенные храмы, осквернённые, по-другому не назовёшь. Зачем там могилы раскапывали? Это кошмар...

Сопровождающий нам сказал: «Сейчас будет Белый скит, мы сделаем последнюю остановку, и потом нам ещё час надо идти до пристани, куда придёт пароход. Опаздывать нельзя: он уйдёт, и всё, — будете здесь ночь проводить». Мы расположились, вытащили свои бутерброды...

Со мной сел один художник, не музыкант. Там был обмен между сообществами литераторов, художников, — и вот он с семьёй приехал. И мы сели рядом. Мы не были знакомы. Потом руководитель нашего путешествия сказал: «Всё, собираемся, через десять минут мы должны выходить».

Я решил последний раз обойти храм, потому что руководитель сказал нам, что здесь был колодец с какой-то совершенно удивительной водой, который тоже, конечно, был завален, осквернён. Всё, что можно, было разрушено, такая мерзость невероятная...

Я обошёл храм, посмотрел на колодец. Потом с другой стороны храма зашёл, там лес, такой глубокий-глубокий. Я остановился, потому что мне показался ветерок какой-то такой... показалось, что он звучит. Звук нарастал: я услышал хор, — хор, наверное, миллионов голосов, который прижал меня к земле... Звук такой мощи!

Супруга меня стала искать, — и увидела, что я стою, согбенный к земле. Время как бы остановилось… и я был свидетелем этого чуда.

Потом было продолжение этой истории. Когда мы на пароходе уезжали, уже в сумраке таком, мне показалось, что оставшиеся позади купола как-то особенно сияли. Так мне показалось... а может, так было на самом деле.

Ночью в нашем Доме творчества была какая-то суета, скорая помощь приезжала, гудки... В общем, этот человек, художник, с которым рядом сидели, — умер ночью от инфаркта. Я думаю, что он был замечательным человеком: его отпевали монахи, Небесные монахи…

Совершенно уникальный случай, незабываемый... Конечно, он никогда не повторится, хотя я бы очень хотел. Но я понял, что такое только однажды случается.

Когда монастырь возродился... я пока туда ещё никак не доберусь. Надо будет из Петербурга, наверное, поехать, потому что через Сортавала я уже не хочу...

***

И пришла мысль: пригласить композитора на Валаам вместе с родными и близкими, пройтись по тем же местам. Владыка Панкратий и отец Мефодий благословили подготовить и, если получится, провести творческую встречу в русле деятельности Духовно-просветительского центра «Свет Валаама».

Так получилось, что за два месяца до того, во время записи передачи на «Спасе» с отцом Анатолием Першиным, мы познакомились с продюсером нескольких программ телеканала, в том числе и «Слово», Викторией Садовской. Она поделилась контактным номером, и в конце осени 2020 года я написал несколько строк Эдуарду Николаевичу. Вскоре пришёл ответ:

«Благодарю Вас за приглашение посетить Святую обитель Валаам. Мне было бы удобно посетить сей Благословенный Край в конце Апреля – начале Мая. Возможен ли в это время мой визит?
С Совершенным Почтением
Эдуард (в крещении Алексей) Артемьев».

Я позвонил по телефону, мы поговорили. Почти сразу же он сообщил: «Эдуард — это официальное имя, для друзей я Алексей. В детстве крестила бабушка...»

Эдуард Николаевич подтвердил своё желание приехать на Валаам весной следующего, 2022-го, года вместе с сыном Артемием, невесткой Анастасией, внуками Алексеем, Артемием, Даниилом, Филиппом, Степаном и внучкой Екатериной. Верная супруга и любимая жена Изольда, в крещении Лидия, к тому времени уже отошла ко Господу.

Голос в телефонной трубке звучал молодо и бодро. А между тем, через несколько дней после разговора Эдуарду Николаевичу исполнилось 83 года.

***

Когда о готовящемся творческом вечере узнал наш друг Аммон, работавший в это время над росписью одного из монастырских храмов у себя на родине в Башкирии, он удивился, обрадовался и попросил подарить маэстро рисунок, который специально нарисует для него. Мы договорились, что он пришлёт рисунок по почте в Питер, а я при случае заберу и отнесу в багетную мастерскую. Потом с оказией переправим на остров дожидаться адресата. В конце января минувшего года довольно большой акриловый рисунок был готов.

А во второй половине февраля случилась незапланированная короткая поездка в Петербург и Москву, подарившая несколько замечательных встреч. Среди них — знакомство с народным артистом России композитором Эдуардом Николаевичем Артемьевым.

Сначала был вечер памяти отца Мефодия в Александро-Невской лавре. Не могу считать это эпизодом, уводящим в сторону от главной темы повествования: все события нашей жизни взаимосвязаны и следуют друг за другом.

И потому на следующий день неожиданно для себя я сидел в кабине грузовой «Газели», мчавшейся в сторону Москвы. Рядом лежал рисунок Аммона, скрученный в тубус. А в багетную мастерскую вместо оригинала отнёс, накануне копию, которую теперь можно увидеть в концертном зале Дома паломника «Валаам».

***

Мы въехали в столицу по Ленинградскому шоссе. И Эдуард Николаевич жил на Ленинградском шоссе, недалеко от Химкинского водохранилища, в одной из 16-этажных башен известного в своё время жилого комплекса «Лебедь». Прямо по соседству — второй зал театра Марка Розовского «У Никитских ворот».

Хозяин квартиры на тринадцатом этаже располагал к себе с первого взгляда, с первого слова. Главные впечатления: удивительная простота в общении и скромность, ни намёка на важность или представительность, уважение к собеседнику и умение терпеливо выслушать до конца, даже если он начинает нести лишнее.

Комната с выходом на застеклённую лоджию оборудована под студию: стены и потолок скрыты мощной звукоизоляцией, искусно задрапированной тканью цвета тёмной морской волны. Значительную часть студии занимают два синтезатора. Над ними небольшой портрет Достоевского.

Рядом афиша: «ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ… по мотивам романа Ф.М. Достоевского… опера Эдуарда Артемьева… оригинальная идея Андрея Кончаловского… либретто А. Кончаловского, М. Розовского, Ю. Ряшенцева… стихи Юрия Ряшенцева...»

О создании оперы «Преступление и наказание»

— Я очень долго к этому шёл: начинал, бросал, начинал снова и снова бросал... Если бы не Андрей Кончаловский, никогда бы не написал, — он умеет убеждать.

Это было в 70-х годах, точно уже не скажу. Кончаловский позвонил и сказал: «Мы сейчас к тебе придём с одним предложением». И они пришли вместе с поэтом Ряшенцевым и принесли готовый сценарий оперы «Преступление и наказание».

Я сразу замахал руками: не моя тема, не моя тема... Потому что действительно никак не думал, что такое возможно мне написать. Достоевский вообще был далёк, его мир совершенно не мой, я его боялся. Кроме того, величайший гений, огромный интеллект с такой глубиной, страстями... Короче, говорю, не могу это делать, несопоставимо просто. А Кончаловский: нет, ты можешь. Ушли, оставили сценарий.

Я попробовал... и вдруг дело пошло. Но ненадолго, скис... потому что попал в зависимость от стиля. Мы же сначала хотели сделать чистую рок-оперу, как знаменитая «Суперстар» [1], которая гремела тогда. А Достоевский шире какой-то одной стилистики. По сути он написал детективный роман, но столько туда внёс, что это стало событием мирового масштаба, цитируется по сей день, вот что получилось.

Я стал перечитывать, и открылось: там же всё написано! «Действие происходит на Сенной площади, мужики играют на гармошке, шарманщик...» Вот и всё: зачем симфоническому оркестру изображать гармошку или шарманку? Надо реальные инструменты брать.

А Раскольников — мятущаяся фигура, это, конечно, только рок-музыкант может быть с могучей энергией, голосом и соответствующим сопровождением. Для меня без рок-музыки, без такого способа игры музыка обедняется. Зачем замыкаться в одном жанре, если есть возможность решать любые задачи? Мир открыт, он бесконечен...

Я опять бодро начал, потом опять заткнулся... Кончаловского в это время лишили советского гражданства, он уехал в Штаты и уже оттуда мне названивал: «Ну что, работаешь?» — я отвечал уклончиво: «Да, потихоньку». После звонка становилось стыдно, опять начинал...

Две оперы получалось. Одна чисто в роковом стиле, кое-что из неё вошло в окончательную редакцию. Одна чисто симфоническая, — ну, это уж совсем скучно, неподвижно. С энергией Достоевского никак не совмещалось, — не мог, не умел я передать, не моё это. Лет двадцать мурыжил, мурыжил... отвлекался, возвращался, — и даже думал, что никогда не закончу.

Пока однажды Кончаловский не позвонил из Лос-Анджелеса. Мне как раз шестьдесят стукнуло. И вдруг он, человек очень сдержанный, никогда не повышает голоса, это проверенное качество, — вдруг он начинает кричать: «Если ты сейчас не бросишь все свои работы, неважно — кино, не кино, — ты эту вещь никогда не напишешь! Ты будешь болеть, потом начнётся старость, пенсия, внуки... и всё!» И бросил трубку.

Я просто похолодел. Меня так прохватило, что мокрый стоял, как мышь. Я понял, что это правда... И я всё бросил, остановил все работы. Были скандалы небольшие... а, может, и большие... остановил всё.

Ушёл в затвор, два года вообще нигде не появлялся, только здесь жил. У меня смешивались день и ночь, сны с явью. Вдруг, откуда ни возьмись, силы появились. И я за два года всё закончил: написал и партитуру, и всё-всё-всё... Это, пожалуй, самое счастливое время моей жизни.

Но я всё закончил за два года, потому что был долгий подготовительный период. Такие вещи, как Достоевский, — его ведь нельзя быстро написать! Я не верю, что это возможно: взял, сел и написал...

Ну, была бы опера… А для меня эти дни, — словно прожил огромную жизнь вместе с ней. Я, вообще-то, свою музыку не слушаю никогда после того, как напишу. А вот оперу иногда включаю. Дай, думаю, послушаю Раскольникова... Но я слушаю ещё и оттого, что вспоминаю, как всё это было.

Дело в том, что музыка для меня — момент сохранения памяти. Я, когда слушаю свою музыку, вспоминаю, как её писал, как она записывалась на студии, на Мосфильме, кто в это время был, кто играл... У меня прямо картины выступают, и я начинаю среди них находиться... Это удивительно просто!

Так никогда не вспомнишь — так подробно... Вот и сейчас вспомнил опять, прямо тени вокруг, это удивительно! Просто колоссальный памятник, такая записная книжка, дневник... Это удивительно...

***

Переписывал сейчас эти расшифровки из двух интервью и вспоминал нашу встречу. Я приехал совершенно неподготовленный. Ну, была договорённость пригласить на остров известного человека, был повод — передать подарок, обговорить детали, возможную программу. А что я знал о нём, кроме музыки «Свой среди чужих»?

И когда Эдуард Николаевич поделился сокровенным, включил арию Раскольникова, я был занят тем, что снимал на телефон внешнюю обстановку для отчёта неизвестно кому. А на вопрос «ну, как?» ответил, что моё «Преступление» — потрёпанный томик в заводской общаге.

О чём говорить на разных языках?

Реквием

На Валааме Эдуард Николаевич собирался представить (естественно, в записи [2]) фрагменты своего последнего масштабного произведения — реквиема «Девять шагов к Преображению», работа над которым также заняла с перерывами несколько десятков лет.

— Ещё в консерватории [3] на четвёртом курсе, нас, музыкантов теоретико-композиторского факультета, пригласили на прослушивание нового сочинения Стравинского [4]. С него только-только сняли запрещение, начиналась «оттепель». Это была премьера Симфонии псалмов для органа, оркестра и хора [5].

Я испытал глубочайшее потрясение. Называю это — мрачная красота. Как от картины иногда не оторваться взглядом, хотя там может быть кошмарное что-то изображено.

И ещё меня захватил древний текст по латыни. Просто почувствовал стихию намоленного текста: ведь тысячи поколений повторяли эти слова! Под сильнейшим впечатлением начал тогда писать свой Реквием, пришёл и сделал первые почеркушки. Я даже не собирался заканчивать: просто писал иногда что-то под впечатлением — и в стол, писал — и в стол...

Довёл до конца при странных обстоятельствах. В ящике постепенно накопилось несколько частей. Так бы, может, и лежали бы, но… В восемнадцатом году позвонила директор хора Минина[6]. Она сказала, что Владимиру Николаевичу скоро исполнится девяносто лет, они готовятся к юбилею и заказывают у нескольких композиторов сочинения, посвящённые этому событию: «Вы не могли бы что-нибудь предложить?»

Я ответил, что у меня ничего специального нет, но есть незаконченный Реквием, и я мог бы его закончить, потому что наполовину он сделан точно. Возникла пауза... «Вы понимаете, о чём говорите? Человеку девяносто лет! Какой реквием?!» Через два дня перезвонила: «Владимир Николаевич согласен».

И я взялся, написал оставшиеся номера. Шесть частей были практически готовы, на оставшиеся уже лежали эскизы, зарисовки. За девять месяцев закончил — и поразился: как же сумел всё это?

Текст я не менял, оставил древний канонический на латыни. Но изменил структуру, сократил количество частей, перекомпоновал, сделал реквием во славу Господа нашего Иисуса Христа. Так и заканчиваю: SanctusDominusDeus! [7]

Во время работы несколько раз бывало, когда не помнил, где находился… И сейчас считаю, что моё главное произведение всё-таки не опера, а это. Что-то очень важное для меня произошло…

«В этом вся Ваша жизнь!»

В студии Эдуарда Николаевича сразу же привлекает к себе внимание большое полотно — портрет художника в окружении близких людей, творческих наград и значимых предметов.

— Эту картину нарисовал художник Виктор Грабовский. Года три назад он позвонил и сказал, что очень хотел бы написать мой портрет. Это постер, сама картина в загородном доме...

Рассказывает член Творческого Союза Художников России Виктор Аркадьевич Грабовский:

— После девяти лет трудов над витражными мозаиками и росписью сводов одного из подмосковных храмов в честь Казанской иконы Божией Матери, я решил написать большую картину «Между Музыкой и Тишиной», идею которой обдумывал несколько лет. Два года ушло на её создание.

Дать оценку работе захотелось попросить у любимого мною композитора Эдуарда Артемьева. Познакомиться и связаться с ним мне помог талантливый журналист из Питера Игорь Киселёв, который, к сожалению, недавно преждевременно ушедший от нас. Эдуарду Николаевичу картина о музыке понравилась. А через некоторое время Игорь предложил мне написать портрет маэстро, сообщив, что за подобную работу ещё никто не брался.

***

Понимая, что придётся часто общаться с маэстро, я попросил его согласия на это и получил одобрительный ответ. Стал приезжать к нему довольно часто, чтобы узнать человека и создать образ.

Наше общение было искренним и свободным. Мы много разговаривали об искусстве, о творчестве, он рассказывал о себе, о друзьях, семье. Чуть позже, по просьбе Игоря, подготовившего ряд вопросов, мне довелось брать интервью об ушедшей в тот год любимой супруге композитора Изольде Алексеевне.

Работа над портретом шла легко. Сначала я написал с натуры этюд в мастерской у него в Москве. Затем, готовясь к работе, сделал множество снимков интерьера и различных вещей из его жизни. Когда материала собралось довольно много, я приступил к композиции большого портрета.

Убирая мелочи и вторичные детали, пришёл к тому, что нужно показать только самые важные символические вещи. Одних наград набралось столько, что мне пришлось убирать дублирующие и менее значимые. А некоторых я просто не увидел тогда. Скорее всего, по скромности и смирению композитор не показал их.

Эдуард Николаевич был очень прост в общении, поэтому имел много искренне любивших его друзей из мира искусства. Но я решился включить только самых значимых для его жизни и творчества: Никиту Михалкова, Андрея Тарковского, Андрея Кончаловского, и, конечно же, верную спутницу Изольду-Лидию, которую он любил всю жизнь. Перед началом работы Эдуард Николаевич сказал, что никоим образом не станет вмешиваться в мой творческий процесс — и спокойно ждал его завершения полтора года...

***

Прочитав когда-то у святых отцов, что души ушедших людей имеют образ тридцати лет, я решил изобразить Изольду именно в этом возрасте — и на уровне сердца.

Пейзаж был выбран также не случайно: самые незабываемые и творчески наполненные годы они провели вместе в Лос-Анджелесе, когда Артемьев несколько лет напряжённо работал с Кончаловским в Голливуде.

Поэтому я изобразил символический пейзаж Атлантики, где розовое облако — гармония чувств, а волна — символ Музыки по его определению. Кроме того, композитор рассказал мне одну из многих историй, случившуюся с ним и Изольдой.

Помните землетрясение в Таиланде? Они в то время были там, в гостинице на одном из островов. Когда Лёша (так звали его все друзья) услышал гул и выглянул в окно на втором этаже, он увидел быстро приближавшуюся длинную высокую волну.

В это время вбежал сотрудник гостиницы с криком: «Цунами! Бегите!» Лёша предложил Изольде уходить, но к его великому изумлению она ответила, что останется здесь. Тогда и он сказал: «Я тоже остаюсь. Умрём вместе!» К счастью, волна не повредила этот остров, сойдя на нет на длинном песчаном мелководье, — тогда как острова, где резко начинались глубины, сильно пострадали, и погибли люди.

***

Главными вершинами своего творчества Эдуард Николаевич считал рок-оперу «Преступление и наказание» по Достоевскому и реквием «Девять шагов к Преображению», рукопись которого, как и афишу оперы, я изобразил на рабочем столе маэстро. Небольшой портрет Достоевского всегда висел в его мастерской, других не было. В мастерской загородного дома небольшой портрет Лермонтова — и тоже один.

Я долго не мог определить место для статуэтки Оскара, потому что не сразу заметил его среди наградной коллекции, и все остальные были уже нарисованы. В общении Эдуард Николаевич очень ненавязчиво предлагал поместить Оскара поближе к Михалкову, поскольку приз был получен за музыку к фильму «Утомлённые солнцем». Я пытался рисовать его трижды, но сама картина «отвергала» его оттуда, — а вот рядом с правой рукой маэстро он встал довольно легко и быстро.

***

В конце работы мне оставалось написать два важных символа. Это две небольшие иконки из комнаты отдыха — святой Алексий, человек Божий, и Эдвард Исповедник, святой средневековой Англии, канонизированный Церковью ещё до разделения.

Лет двадцать назад Артемьев заболел онкологией, и Кончаловский сразу пришёл на помощь, пригласив друга в Лондон, к лучшим врачам. Перед лечением Лёша, узнав о небольшой часовне святого Эдварда в Вестминстерском аббатстве, поехал к нему. Путь был не близким, но какое блаженство и благодарность испытал он, побывав в храме и приложившись к мощам святого! Бумажную иконку он привёз оттуда. Операция прошла успешно!

Окончанием работы стала «Золотая Маска», Российская Национальная театральная Премия 2017-го года, о которой Эдуард Николаевич рассказал уже после написания портрета. Композитор считал её самой красивой из наград, но лежала она в шкафу загородного дома, потому что очень не нравилась Изольде, человеку строгой православной жизни.

Я очень рад, что портрет пришёлся по душе маэстро. Он рассказал, что, когда к нему приезжала из Питера пожилая музыковед, готовившая к изданию книгу партитур Артемьева для отправки в сто лучших консерваторий мира, она воскликнула: «Здесь же вся Ваша жизнь!»

***

Последний год, несмотря на возраст, продолжая активную творческую и концертную деятельность, Артемьев был крайне загружен заказом музыки для будущего фильма Николая Лебедева «Нюрнберг» — о Нюрнбергском процессе. Болезнь, высокая ответственность и требовательность к себе не давали возможности нам часто встречаться.

Но когда Президент России наградил его Звездой Героя Труда, мы договорились, что я дорисую её на портрет. Так что, надеюсь, скоро поставлю последнюю точку в этой очень важной для меня картине.

Однажды он сказал мне: «Я живу, куда меня ведёт Судьба». Хотя все мы понимаем, что можем уйти в любой момент жизни, но всегда этот «уход» неожидан, всегда ранит сердце и душу, даже в преклонном возрасте.

Царство Небесное тебе, дорогой Алексей-Эдуард, как назвал тебя на отпевании отец Владимир...

Вечная Память тебе, дорогой наш друг и прекраснейший человек!

Coda [8]

Маэстро отпели в последний день уходящего года в храме Вознесения Господня у Никитских ворот. Здесь рядом он учился в Консерватории, и жил тогда в этом районе у родных. В этом храме венчался Пушкин, здесь отпевали Щепкина и Ермолову, Шаляпин читал Апостол на венчании своей дочери Ирины... 5-го апреля 1925 года здесь совершил своё последнее богослужение Патриарх Тихон.

На отпевание пришли многие друзья Эдуарда Николаевича и родные. Свои соболезнования прислали Президент России и Святейший Патриарх. Службу вёл протоиерей Владимир Диваков, рассказавший собравшимся, что раб Божий Алексий-Эдуард незадолго до кончины причастился Святых Христовых Таин и мирно отошёл ко Господу.

Тело великого русского композитора Эдуарда Николаевича Артемьева предано земле на Ваганьковском кладбище, недалеко от могилы Есенина.

***

Из последних интервью:

— Я придумал себе эпитафию:
«Здесь лежит человек, который всегда и во всём сомневался.
Но не в этом дело».

***

К сожалению, на Валааме встреча так и не состоялась.
Добавить нечего.
Слушайте Музыку.

---

В тексте использованы материалы интервью "На Валааме я услышал музыку Бога" (программа "Слово" т/к "Спас", 2018 года) и "Нелюбовь к Beatles, гениальный Тарковский, дружба с Михалковым и уход из кино" т/к RTVi, 2022 год.

---

[1] «Jesus Christ Superstar» – рок-опера Э.Л. Уэббера и Т. Райса (1970).

[2] В записи Российского государственного симфонического оркестра кинематографии, Московского государственного академического камерного хора и Государственной академической хоровой капеллы России им. А.А. Юрлова.

[3] Э.Н. Артемьев окончил Московскую государственную консерваторию им. П.И. Чайковского в 1960 г.

[4] И.Ф. Стравинский (1882–1971) – один из крупнейших русских композиторов, уехавший из России накануне Первой мировой войны. Жил во Франции и США.

[5] В симфонии использованы тексты трёх псалмов – 38-го, 39-го и 150-го.

[6] Московский государственный академический камерный хор, созданный в 1972 году выдающимся дирижёром В.Н. Мининым (род. 10 января 1929).

[7] Свят Господь Бог! (лат).

[8] Coda (итал.) – окончание музыкального произведения.