Еп. Панкратий: Призвание к монашеству я ощутил сразу же...

- Владыка Панкратий, сегодня 25-летняя годовщина вашего монашеского служения. Расскажите о начале этого высокого пути, и что этому способствовало?

- Монашеское призвание я почувствовал достаточно рано, ещё даже до крещения. Крестился я, уже будучи взрослым человеком, но призвание к монашеству ощутил сразу же, как прочитал Евангелие. Именно такое возникло сразу желание – я представлял себя в монастыре, монахом и писал икону. Это было в начале 70-х гг., когда я был ещё совсем молодым человеком и когда у немногих дома было Евангелие, Библия являлась большой редкостью. Конечно, потом это желание как-то ушло на второй план и даже подзабылось, когда я учился в институте, когда появилось много других дел, которые отвлекали от главного. Но, тем не менее, стремление к духовной жизни оставалось, и когда к концу обучения на 5 курсе я принял крещение, то само собой для меня подразумевалось, что я должен быть монахом. Для меня сразу путь представлялся монашеским – я не представлял, что буду обзаводиться семьёй, заниматься какими-то мирскими делами.

На меня произвела очень большое впечатление книга “Откровенные рассказы духовного странника своему отцу”, которую читал тогда в самиздате. К слову сказать, большую часть духовных книг можно было достать тогда только в таком виде, отпечатанном на машинке или в виде фотокопий. Но книг выходило немало, и надо сказать, что мы очень любили эти книги, стремились их читать, в отличие от сегодняшнего времени, когда книг много, но далеко не все их читают. В то время каждая книга, которая появлялась, так сказать, зачитывалась “до дыр” и ходила по рукам. И вот эти рассказы странника произвели на меня очень большое впечатление, а именно делание Иисусовой молитвы,описание пути аскетического, духовного. Это был тот путь, к которому я стремился уже сразу после крещения. Позже стал работать при храме. Получилось так, что я постоянно ходил на службы, был такой период первой благодати, когда Господь призывает человека и даёт ему благодать даром. И настолько я чувствовал благодать церковную, что не мог просто без церкви жить. Таким образом, я ходил на службу и утром, и вечером, и, конечно, такое необычное для молодого человека поведение привлекло внимание настоятеля. Узнав, что я по образованию архитектор, художник, он предложил мне поработать при храме, реставрировать и писать некоторые иконы, что стало осуществлением моей мечты, которая пришла мне при первой встрече с Евангелием. Это был самый счастливый период в моей жизни, период особой благодати.

Позже я был в монастырях, но такого больше не приходилось испытывать. Также я читал, пел на клиросе, крыши красил и сторожил, одним словом, делал всё, что нужно было, помогал. У меня была крохотная келья где-то 2x2, и в этой келье я был просто счастлив. Потом случилось так, что один из наших прихожан поступил в духовную семинарию, приехал на каникулы и сразу так решительно сказал, что мне надо идти в духовную семинарию. Я даже не думал об этом, мне было так хорошо, что я и не думал, что есть что-то ещё. Монашество, конечно, оставалось какой-то мечтой; я слышал, что где-то в 500-х километрах какой-то монах живёт,служит на приходе. Надо сказать, что в те годы монахов встретить было не так уж и просто: на весь огромный Советский Союз было всего 4 мужских монастыря, и совсем немного монахов служило на приходах. Поэтому монашество являлось тогда чем-то таким заоблачным. Но вот после этого настоятель нашего храма благословил меня поступить в семинарию. Для меня поступить в семинарию, естественно, означало поступить в Троице-Сергиеву лавру, потому что меня не столько привлекала сама семинария, само служение священническое, сколько возможность быть монахом. Таким образом, я поступил в лавру.

- Какое впечатление на вас произвела семинария?

- В семинарию я попал в интересное время. Это был 1986 год, время перестройки, и первый или второй год, когда разрешили принимать в семинарию людей с высшим образованием. До этого времени это было практически невозможно. Потому что считалось, что человек, который получил высшее образование, должен вернуть государству те средства, которые были затрачены на его обучение. Но, даже отработав определенный срок в миру, тем не менее, попасть в семинарию было очень трудно. А это был первый год, когда для людей с высшим образованием такая возможность открылась. И класс у нас был очень интересный, было много необычных, неординарных людей, в частности, Андрей Кураев; печально известный Диомид, и другие.

Поступив в семинарию, я решил поступать в Лавру, хотя обычно в Лавру принимали не ранее, чем через два-три года после того, как человек поступит в семинарию и уже как-то себя покажет. Но в моём случае получилось по-другому. Произошло несчастье: произошел большой пожар в академии-семинарии, погибло 5 учащихся, полностью выгорел жилой корпус, актовый зал. Это было огромным потрясением. Ухудшились и жилищные условия: нас всех уплотнили, так как те места, в которых мы жили до пожара, стали непригодными для жилья. Мест стало не хватать, и в это время мы, несколько человек, попросились поступить на послушание в лавру,хотя обычно требовался испытательный срок 2,3 года. Таким образом, меня приняли сразу: в сентябре 1986 года я поступил в семинарию, а в ноябре уже был в лавре. Ну и, конечно, церковь в то время испытывала нужду в людях образованных, подготовленных, которые могли бы решать достаточно сложные задачи. Время было перестроечное, готовились к празднованию 1000-летия Крещения Руси, очень много велось ремонтных работ, восстанавливался Свято-Даниловский монастырь и т.д. Может быть, по нынешним масштабам Церкви это и не так много было, но по тогдашним меркам это время было очень впечатляло, и время было созидательное и очень активное. Поэтому такие люди были нужны. Почти сразу меня поставили помощником эконома (не прошло ещё полгода после моего поступления). И первое моё послушание заключалось в организации проведения праздника 1000-летия Крещения Руси и точнее в подготовке проведения Поместного собора 1988 года в Трапезном храме Лавры.

- Как протекала жизнь в Лавре?

- Это сразу было время достаточно серьёзного и ответственного послушания для меня и, может быть, даже не очень полезного для новоначального монаха, но Господь миловал, я был, конечно, рад, что мог находиться в обители, посещать все службы. В Лавре у нас было заведено следующим образом: перед полунощницей служился братский молебен, потом полунощница, ранняя литургия, после чего все расходились по послушаниям или на учёбу; я тоже тогда заканчивал свое обучение. И вечером мы уже собирались на вечернее богослужение, утреню, которая с вечера служилась. Помню, в один из первых дней моего пребывания в монастыре я пришёл на трапезу и, когда начал вкушать то, что было предложено, я почувствовал какой-то необычный вкус: такое ощущение было, что еда была как какой-то нектар, как будто я вкушал что-то сладкое, что-то небесное. Это было единственный раз в моей жизни, и я думаю, что так Господь благословил, чтобы я почувствовал: когда пища готовится с молитвой в обители, то это тоже становится своего рода священнодействием. То есть самые обычные вещи освящаются и сами освящают человека. Для меня это было своего рода таинством - ел обычный обед и был в благодати и был совершенно потрясён. Вот это сохранил в памяти, и теперь я понимаю, что всё, что делается с молитвой (а не просто так), несёт освящающее начало в себе.

Монашество – звание пожизненное: «Грядущего ко Мне не изжену вон» (Ин. 6:37)

Те старцы, которых я видел (многие из них прошли заключения, ссылки), большей частью жили очень просто. Они исполняли своё правило, несли своё послушание, не блистали какими-то богословскими знаниями, ни каким-то особым возвышенным житием, всё было очень просто. Но сама жизнь многолетняя, десятилетиями в монастыре - это освящающая жизнь монастырская, она их подготавливала к жизни вечной. И они спокойно, блаженно переходили в вечную жизнь. Такую же их христианскую кончину я видел, когда не было никакой печали, а, наоборот, даже была какая-то пасхальная радость о том, что человек отошёл уже ко Господу и пребывает с Ним в вечности.

- Могли бы вы назвать старца, который имел особое значение в вашей духовной жизни?

- Да, конечно. Это мой духовник отец Кирилл (Павлов). Это человек, который учил не словом, а своей жизнью. От него не так часто можно было услышать какое-то особенно нравоучительное слово, но сам его облик, сам пример его, как он поступал в своей жизни – это учило лучше всякого слова. Как сказано где-то в отечнике: пришёл монах к какому-то старцу и молчал; когда старец спросил: почему ты молчишь, монах ответил, что мне достаточно просто смотреть на тебя. Так и с отцом Кириллом – было достаточно просто его видеть, достаточно было просто с ним общаться, чтобы уже получать огромную духовную пользу от него. И если его охарактеризовать одним словом, то это слово – любовь. Полная, христианская, самоотверженная любовь. Отец Кирилл очень много общался с молодыми братьями, вечером можно было собраться в его келье, на так называемые чтения. Он сам читал Библию – начинал с самого начала, с книги Бытия и до самого конца, книги Откровения. И много раз прочитывал, не знаю сколько; это было каждый день, в течение часа. Сначала он читал Библию, а затем что-то из святых отцов. Были, конечно, какие-то вопросы, он редко отвечал сам, но просил братьев, которые были богословски образованы.

И каждый день у него совершалось монашеское правило (в 12 ч.) перед обедом (в 13 ч.): три канона с акафистом. Отец Кирилл всегда сам читал наизусть акафист Божией Матери, это было его чтение. И что ещё интересно было в отце Кирилле: я никогда в нём не замечал действия каких-то страстей. Когда говорят, что в нём была какая-то прозорливость, я не могу согласиться с этим (и сам он тоже этого очень не любил), хотя я сталкивался с такими случаями, когда он помогал как бы заочно. Но сказать, что какие-то сверхъестественные, необычные вещи происходили, не могу. У него всегда была любовь и простота. Два главных качества. Всё совершенно естественно и просто, он никогда не стремился ничего изобразить и всегда был таким, какой он есть. И это, конечно, самая большая школа, которая есть – иметь такого старца, видеть, слышать его, общаться с ним и учиться на его примере.

«Главная наша цель – исполнить заповеди Христовы»

Надо сказать, что у нас с батюшкой были тёплые отношения. Он как-то хорошо ко мне относился, хотя я этого совершенно, конечно, не заслуживал. Можно сказать, что это была такая взаимная любовь. Но это, наверно, со всеми так было, не думаю, что я был каким-то исключением в этом плане. Но чувство, что он меня любит, было во мне всегда, что, безусловно, всегда согревало и помогало. Только два раза было такое, что он проявлял ко мне строгость и даже как-то отстранялся от меня: когда я проявлял свою волю. Как-то с одним братом, прожив несколько лет в обители, почувствовали настоящий голод по безмолвию, по уединению и решили поехать на Кавказ к пустынникам. Впервые это желание возникло ещё в 1986 году, накануне моего поступления в лавру: у меня тогда некоторое время было колебание – поступить в семинарию или поехать к кавказским пустынникам, с которыми я тогда познакомился. Они приглашали меня к себе. В то время это была возможность редкая, потому что они скрывались, их преследовали, они жили совершенно нелегально, поэтому попасть туда было очень трудно.

Жизнь в вере. Возрастание в смирении через послушание

У меня было сильное желание к ним присоединиться, потому что я чувствовал, что это было подлинное монашество, уединение, но в то же время сомневался, насколько я смогу сразу после мирской жизни уйти в отшельничество, жить в лесу одному, полезно ли мне это? Конечно, сомнения были. Но желание жить в монастыре тоже было очень сильное: я уже увидел жизнь в монастыре, монашество во всей красе. И было, таким образом, некоторое время такое раздвоение. И духовник лаврский мне сказал: «Поступай в семинарию, и если поступишь, то воля Божия тебе учиться, а если не поступишь, то тогда воля Божия тебе идти в пустыню на Кавказ». И тогда я поступил в семинарию и затем в монастырь. Но в 1990 году с новой силой возникло это желание обратиться к пустыннической жизни. Отец Кирилл был этим очень недоволен, но не стал нас огорчать своим отказом, а сказал, пусть будет так, как решит отец Наместник. Отец Наместник также был не в восторге от нашего желания, с трудом, но всё-таки благословил ехать. Так мы поехали на Кавказ и начали устраивать нашу монашескую жизнь. Был очень интересный период. С одной стороны, была возможность настоящей уединенной молитвы, с другой стороны, было много хлопот. Я с удивлением обнаружил, что для того, чтобы жить одному в лесу, нужно иметь очень много попечений, потому что жить в совершенной простоте мало кто может. Мало кто может питаться одними сухарями или травой “сниткой”, как Серафим Саровский. Нужно что-то поосновательнее, значит, нужны какие-то заготовки; для этого нужны уже какие-то деньги, хозяйство, келью нужно обустроить, порядок навести, одно за другим, и в конечном итоге оказалось, что хлопот в результате я имел не меньше, чем когда был в лавре экономом. Но только в лавре на мне было хозяйство всего монастыря, с 500 человек рабочих. А здесь практически только для себя одного нужны такие же труды, чтобы обеспечить себя самым необходимым.

Но, с другой стороны, были и прекрасные сокровенные молитвенные моменты и чудесная природа Абхазии,это были незабываемые дни. Тогда я почувствовал, чем пустыня притягательна для монаха: когда человек попадает в место, удалённое от мира десятками километров непроходимого леса и там в тиши гор, в душе постепенно появляется совершенно другое чувство, совершенно другая молитва, душа раскрывается, как цветок: очень легко тогда человеку молиться, очень легко быть наедине с Богом и пребывать в Богомыслии. И поэтому очень многие монахи стремятся в пустыню, но однако не подозревают, что на этом пути есть и много искушений. Так, я встретив такое искушение поехал через год за духовным советом к отцу Кириллу. Он меня благословил остаться в лавре, в чём я с сокрушением и повиновался ему.

И примерно через месяц или два в Абхазии начались военные действия. Таким образом, моё возвращение уже было невозможным. Второй раз, когда отец Кирилл был очень мной недоволен, это опять же было противоречие воле Божией. Это было после того, как я побывал на Афоне. Очень мало я там был, всего в течение суток, но каждый час, там проведенный, был драгоценным. Это был ещё старый Афон, тогда ещё не велось никаких масштабных работ, ремонтов, и людей, надо сказать, не так много там было. Я застал тогда ещё тот старый Афон – Афон старцев. Хотя самих старцев я не видел (был ещё жив и старец Паисий, которого можно было посетить, если бы у нас было больше времени), но вот этот дух я почувствовал. Этот дух молитвы, разлитый в воздухе. Это была особая атмосфера. При дальнейших посещениях, конечно, этот дух тоже чувствовался, но при появившемся многолюдстве он несколько уменьшился, стало не так легко его ощутить. Так, побывав на Афоне, у меня возникло сильнейшее желание там остаться. Когда я вернулся, я стал предпринимать шаги, чтобы попасть на Афон. Это было в принципе возможно, хотя и нелегко. Но отец Кирилл был неожиданно категорически против. Он, когда узнал об этом– даже перестал со мной разговаривать. Для меня это, конечно, было шоком. Батюшка буквально начал меня игнорировать.

Но это потрясение всё равно не могло преодолеть тяги к Афону, и я продолжал приготовления. В ходе этих приготовлений меня вызвал Святейший Патриарх Алексий, мы тогда познакомились, он поспрашивал меня об Афоне, и вобщем-то был не против моего переезда туда. Я полагал, что всё нормально, собирались документы и всё идёт своим чередом. Но через несколько месяцев, поздней осенью 1992 года, Святейший вновь вызвал меня к себе и сказал: “Вы хотите поехать на Афон, а я хочу, чтобы вы поехали на Северный Афон”, и предложил мне быть наместником Валаамского монастыря. Это, конечно, было совершенно неожиданно, но в то же время какого-то внутреннего сопротивления не было: я понял, что это воля Божия. Отец Кирилл также не возражал и благословил. На Крещение 1993 года был уже подписан указ, и в феврале с будущим нашим игуменом Мефодием (тогда он был послушником Венко) мы поехали на Валаам. Это было очень опасное путешествие, был сильнейший шторм, с трудом мы его преодолели. Не один раз была у меня мысль, что я, может быть, недостоин быть на Валааме. Но всё-таки доплыли, и вот уже почти двадцать лет здесь.

- Ваши первые впечатления по приезду на Валаам?

- Помню, когда я поднялся по ступеням каменной лестницы и увидел монастырь, я просто ужаснулся. То, что мы видим сейчас, и то, что было тогда - это небо и земля. Всё было в ужасном состоянии: чёрные, сгнившие леса, которые стояли уже по 20 лет. Отвалившаяся штукатурка, обнажившиеся кирпичи, выгребные ямы и пр. Одним словом, кошмар. Народ тоже был нелегкий: очень многие пили, были очень злобно настроены к монастырю, никакого общения не было между монастырём и местными жителями. Очень тяжело было. В первую же зиму пришлось заниматься доставкой гуманитарной помощи, потому что ни у монастыря, ни у местных жителей не хватало продуктов питания; немцы нам тогда помогли, если не ошибаюсь. Время было очень бедное, радовались каждой бочке солярки. Но постепенно с Божией помощью начали восстанавливать, стала появляться братия, удалось освободить какие-то помещения во внутреннем каре, потому что до этого там жили местные жители. Жили вперемежку: в одной келье монах, в соседней - местный житель.

- Сколько было в монастыре монахов, когда вы приехали на остров зимой 93-го?

- В общей сложности было 20 монахов, включая всех, иеромонахов, послушников.

- Как часто Святейший Патриарх Алексий II приезжал на Валаам в те годы?

- Обычно приезжал где-то раз в два года. Всё-таки условий ещё не было. Он останавливался на корабле. Да и дел тогда, думаю, очень много было, не так уж легко было выкроить время, чтобы посетить Валаам, хотя он его очень любил ещё с детства, это была его любимая обитель, о чём он неоднократно говорил. И это, конечно, чувствовалось тоже.

- Есть ли отличие в монашестве того времени от нынешнего?

- По существу, ничем не отличается. Хотя эпохи совершенно разные, тогда был Советский Союз, государственный атеизм господствовал и это чувствовалось во всём. Но в то же время сама жизнь внутренняя, монашеская – она ни в чём не изменилась.

- Как определить человеку – монашеский путь его или нет?

- Если есть призвание к монашеству, то оно естественно проявляется у человека. Проявляется в тяге к монастырской жизни, к монастырским богослужениям, к тому, чтобы молиться, читать аскетические книги, жизнеописания подвижников благочестия, старцев, отечники и подобную монашескую литературу. То есть, сам характер внутреннего влечения является определяющим. Может быть, оно заключается в том, чтобы создать свою семью, найти интересную, хорошую работу, жить в хороших условиях - тогда ясно, что монашество не для него. Думаю, так это определяется всегда. Бывает, конечно, так, что и то, и другое: нравится и монастырь, и семья, вроде бы, тоже неплохо. В этом случае человеку надо пробовать, посвятить себя этому год или два, испытать себя, для этого, собственно, и существуют такие стадии, как послушничество, трудничество. Человек должен пожить в монастыре и увидеть, подходит ему это или не подходит. За год или за два он ясно уже увидит, что это не его, например, или это как раз то, что он искал.

Возрастание в смирении через послушание (окончание)

Беседовал Владимир Золотухин.