Почему для многих верующих людей Бог не на первом месте?

Почему отдых, развлечения, зачастую становятся для человека важнее молитвы на службе в храме или дома, важнее регулярного участия в таинствах Церкви?

Почему вера для многих формально воцерковленных людей, как-бы не является жизненной необходимостью по сравнению с обычными человеческими телесными и душевными потребностями (дополнительный субботний сон, отдых на выходных, кинотеатр, воскресный поход в торгово-развлекательный центр, дача, субботние закупки в гипермаркетах, встречи с друзьями и т.д.)?

Почему для современного человека вера и в частности православие являются абсолютно ненужным институтом?

---

Как правило, вопрос «почему?» или «за что?» мы задаём не как нейтральные исследователи, желающие получить недостающую информацию, но в состоянии обиды, растерянности, недовольства. Так, в вопросе о причинах недостатков окружающих меня людей проявляется моё недовольство этими людьми, моя боль, которую они мне причиняют. И обязательно кто-то виноват в моих страданиях.

И кто же? Самый естественный ответ — эти самые грешные люди, которые вполне могли бы быть хорошими и не мучить меня. Менее очевидный ответ, в котором люди бояться себе признаться, — виноват Бог. Ведь без Его ведома ничто в нашей жизни не происходит. И что мешало Всемогущему Творцу поместить меня в общество прекрасных, чистых и любящих меня людей? В подобном ключе мы сетуем на детство в семье неверующих родителей, на жизнь с пьющим мужем, на необходимость работать в обществе злобных атеистов. Если в таком же ключе отвечать на поставленные вопросы, то при всём желании не удастся избежать превозношения и осуждения.

Духовно-адекватная оценка других людей возможна только тогда, когда в уме и сердце нет ничего иного, кроме слов «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя», когда встреча со светлым человеком рождает возглас «Слава Тебе Боже наш, Слава Тебе», а опыт общения с человеком грешным — искреннюю молитву «Господи, помилуй нас грешных». Во всех остальных случаях оценка других людей будет происходить не на основе евангельских заповедей о любви. Такая оценка духовной пользы никому не доставит. Поэтому единственным непогрешительным способом ответа на поставленные вопросы мне видится ответ от первого лица.

Все эти «почему?» я должен применить не к абстрактным людям, о которых я всегда буду судить крайне поверхностно. Судя исключительно по внешним признакам, я неизбежно отправлю в ад того разбойника, которого Господь первым взял в рай. Все эти «почему?» я должен адресовать себе — ничем не примечательному насельнику благоустроенного российского монастыря. Это вполне оправдано, поскольку в среде православных людей монашество пока остаётся ориентиром и идеалом.

История Ветхозаветной Церкви свидетельствует о духовном законе: какую бы помощь Бог не оказал человеку, какие бы чудеса ему не явил, человек (за исключением редких святых) забывает о Боге, как только оказывается в состоянии земного благополучия. Когда есть здоровье, мир, семейное и социальное благополучие, Бог человеку оказывается ненужным. В Евангелии Господь обозначил этот закон словами «Трудно богатому войти в Царство Божие». В XX веке преподобный Софроний (Сахаров) уточнил: современный человек приходит к Богу только через глубокое отчаяние.

Таким повреждённым оказался человек после грехопадения прародителей. И этот факт надо принять, как данность. Беда в том, что знание этого факта не избавляет от «наступания на грабли». Пройдя отчаяние, встретив Бога и ощутив на себе ни с чем не сравнимую Его любовь, вновь и вновь возвращаешься к прежним прегрешениям, доходишь до очередного «дна», ужасаешься, каешься и так цикл за циклом. На самом деле, беда. Все эти возвраты на «прежнюю блевотину» свидетельствуют о том, что истинного — решительного и безвозвратного покаяния как не было, так и нет, несмотря на идеальные условия для аскетического делания, вопреки добровольно принятым монашеским обетам.

Почему так происходит у меня?

1. Из-за желания «нахрапом» «проскочить» первую обязательную ступень христианства — полное самоотвержение, христоподобные кротость и смирение. Попытка устроиться в новой реальности на прежних основаниях обречена на провал. Те жизненные ресурсы, на которые я опирался до обращения к Христу, и с помощью которых чего-то добивался в жизни, неизбежно кормят мою гордость, «помогают» мне надеяться на себя, а не на Бога, лишают возможности полностью, по-детски Ему довериться.

Опора на свои навыки и способности в сочетании с большим запасом жизненных сил приводят гордого человека к хроническому самочинию, стремлению «прогнуть» окружающий мир под себя, настоять на своём в любой ситуации. И зачем мне Бог, если я всё могу сделать сам? В монастыре для решения этой проблемы придуман замечательный институт послушания. Но для того, чтобы стать настоящим послушником, надо добровольно отказаться от надежды на свою способность суждений, жизненный опыт, надо перестать своей больной головой и страстным сердцем оценивать духовника.

2. В силу моего нежелания терпеть реальную боль на фоне романтических представлений о возможном величии собственных подвигов. Не в эмоциональном порыве и не под покровом призывающей Божией благодати, когда всё даётся легко, а в состоянии духовной сухости, уныния, разочарования терпеть кажущиеся неадекватными проявления брата, кажущиеся неуместными и гибельными указания священноначалия, терпеть, не зажав зубы и с озлобленным лицом, а кротко, тихо и незаметно, так чтобы никого не огорчить своим страданием — вот истинный подвиг, лишённый всякой ложной романтики. Волей, из чувства долга его не осилить. Он возможен только по любви к Христу, в силу желания ответить на Его любовь тем, чем можешь — своими жалкими усилиями, своим стремлением прожить жизнь, максимально похожую на Его земную жизнь, полную лишений, поруганий, предательств.

Здесь уместно напомнить эпизод из жития прп. Иустина Поповича. Однажды, будучи ахимандритом, он отправился в паломничество в горный монастырь, для чего нанял повозку. По дороге он увидел поднимающуюся в гору пожилую монахиню и предложил её подвезти. «Мне нечем заплатить», ответила монахиня. На пояснение прп. Иустина о том, что денег не требуется, она уточнила, что ей нечем заплатить преподобному Прохору, мощи которого покоились в горном монастыре. Услышав эти слова, прп. Иустин отпустил повозку и продолжил путь вместе с монахиней пешком.

3. За нежеланием терпеть боль неизбежно приходит саможаление, готовность грешить «по совести», когда возврат к прежним греховным «утешениям» я оправдываю тем, что мне сейчас плохо, что я так долго не выдержу, что я имею право дать себе передышку, что надо иметь рассуждение, чтобы не впасть в прелесть. Это собеседование с бесовскими помыслами приводит к логически оправданному прекращению общения с Христом. Вместо благословенной жертвенной любви я начинаю откровенно ублажать собственный эгоизм. В этот момент бесовского помрачения забывается, что все утешения в жизни уже были, но они не избавили меня от бессмысленности и отчаяния. Пелена мутных помыслом скрывает не раз уже проверенную истину: никакая вещь, никакой человек не в состоянии разогнать мрак греховной безнадёжности. Это под силу только Живому Богу. Но за встречу с Ним надо биться в кровь каждый день и каждую ночь...

4. В силу ложного ощущения того, что раз уж я обосновался в монастыре, как-то молюсь, часто приступаю к Таинствам, некий задел, гарантия спасения у меня уже есть. Это в миру грешники погибают, а не на нашем острове спасения. Да, я не великий подвижник, в детстве не вкушавший материнского молока по средам и пятницам, а обычный человек. Но Бог же милосердный и видит мои усилия — Он должен меня спасти. На самом деле ничего мне Бог не должен и никакие мои усилия для спасения недостаточны. И спасение заключается не в избавлении от страдания, а в обретении неизбывного желания бескорыстно любить Бога и каждого человека, полностью забыв о себе самом.

Опять всплыла проблема самоотвержения, которая автоматически не решается ни в результате воцерковления, ни в результате монашеского пострига или священнического рукоположения. Бог через внешние обстоятельства может лишь создать мне максимально благоприятные условия для того, чтобы мне самому захотелось ответить на Его любовь. Но Он не хочет делать это насильно, помимо моей воли. Поэтому при любых внешних обстоятельствах мой выбор Христа — результат моего личного произволения. Ни помешать этому выбору, ни принудить к нему меня не может никто. Поэтому на крайне важный вопрос — почему Бог у меня не на первом месте — каждый человек должен отвечать себе сам, предельно честно и откровенно.

А что говорить о человеке, который пока встретился с Богом только умозрительно, а не на грани жизни и смерти, который ходит в храм, следуя в большей степени традициям нашего народа, и ждёт от Бога реальной земной помощи, особо не интересуясь Им Самим? Вправе ли я судить такого человека, который пока довольствуется земными радостями и не ощущает того, что никакое земное благо душу человека не насыщает? Вправе ли я высокомерно поучать человека, для которого Бог не на первом месте, если после всех Его благодеяний ко мне не могу честно сказать, что Он всегда и во всём на первом месте у меня?

Не в праве. Этот представляющийся мне сейчас теплохладным человек в момент отчаяния может повести себя на порядок лучше, чем я, и выбрать Бога решительно и безвозвратно. За такого человека я могу только молиться, но не с высоты своего мнимого духовного величия, а встав на его место, ощутив себя в том состоянии, в котором я был до встречи с Христом. Ещё я могу без капли жалости к себе жить по Евангелию так, что этот человек, оказавшись на грани отчаяния, захочет подойти и спросить у меня, как я выжил в подобных обстоятельствах и обрёл новый смысл жизни.

И тогда я расскажу ему про Христа. Но горе мне, если я начну бегать по улицам и просторам интернета с призывом, обращённым к каждому встречному: «Хочешь научиться кротости и смирению, спроси меня как».