«Алкать Бога – как единственный смысл и надежду»

Говорят, с монахами мирянам дружить нельзя, монахи – это огонь. Дружить могут только те, кто живет так, что имеет силы не опаляться. Вадим Валерьевич Базыкин, заслуженный пилот России, на чьем счету тысячи спасенных жизней, вот уже 30 лет близкий друг и помощник Валаамского монастыря.

На сороковой день преставления ко Господу своего наставника, а можно сказать, и брата во Христе архимандрита Мефодия (Петрова), Вадим Валерьевич поделился своими воспоминаниями.

Как я стал присматриваться к монахам и что из этого вышло

В 1989 году я прилетел на Валаам как простой зевака. Душа требовала поступков. Снабжать хлебом насущным людей, отрезанных от материка, потом мне уже представлялось чем-то важным. Я стал присматриваться к монахам…

Потом как удар тока: «Моя же душа тоже требует чистоты!» Так с 1993 года мы стали все ближе и ближе общаться с отцом Мефодием. Мне нравилась простота, бесхитростность его души, прямота, мягкость, даже ласковость какая-то – вокруг него всегда собирались дети, он и сам был точно ребенок.

Помню, когда встал вопрос о помощи монастырю и острову, кто-то сказал: «Я беру внешнее каре», кто-то: «Я – внутреннее», а я аж встрепенулся: «Возьму на себя воскресную школу и детский садик», – говорю. Так мы с отцом Мефодием стали еще больше общаться.

Раньше я, бывало, на монастырских службах мучительно простаивал эти казавшиеся мне такими длинными четыре часа… А потом стал замечать: если служит отец Мефодий, время пролетает незаметно. Служба как на одном дыхании проходит. Мне даже голос его нравился, он всегда говорил так мелодично. А на службах ты будто в иной реальности оказывался: так всё красиво вдруг становилось.

Дело даже не в храме, ты же там и в другое время бывал, а в какой-то приподнятой надземной атмосфере. Такая у него молитва была! Я сам теперь уже заслуженный летчик, но именно только на его службах впервые ощутил, что это значит, когда тебя духовно над всем земным, тягостным, преходящим приподнимает. Так постепенно-постепенно я и обрел вкус к этим неспешным, без всяких сокращений и форсирования, монастырским службам.

Как это можно умереть и воскреснуть?

Потом я как-то засел перечитывать Ф.М. Достоевского. В школе-то мы все его именно что «проходим». Но школьникам, впрочем, и не воспринять его во всей его глубине, потому что у них просто нет еще всего этого греховного груза, чтобы прочувствовать, от чего это там его герои так мучаются и что это значит – вырваться из-под всех этих завалов содеянного… Как это можно умереть и воскреснуть?

Молодежь, как правило, ещё не знает этой крутой петли, у нее более пологие траектории. Критической массы греха они еще не ведают, всё больше так, по мелочам. Поэтому-то им весь этот надрыв тем более его последних пяти великих романов не созвучен.

А тогда, в лихие 90-е, весь прежний мир прямо на глазах рушился и непонятно было, как дальше жить-то… Я тогда был летчиком-испытателем. Но государству было ни до кого. Многие материально в те годы совсем уж скудно обеспечены были. Но главное, что сквозь эту нищету мы вдруг наиболее остро стали ощущать недостаток чего-то высшего в своей жизни! Тексты Достоевского как нельзя лучше помогли осознать суть: что это за пустота? А вот заполнить ее уже только на Валааме удалось. Слава Тебе, Господи!

Увидеть себя подлинного

Только на Валааме я уже смог ощутить легкость при том, что ты считаешь себя за последнего человека, но не подавлен этим, не разобижен на всех и на вся, не унываешь, а радостен в своем уповании на Бога. В том-то всё и дело, что слишком многие в нашей стране в прошлом веке не на Бога надеялись. А тогда это – путь в никуда. Даже внешняя жизнь при нарушении Богом установленных законов иссякать начнет, что уж говорить о внутреннем разорении.

Ну, вот что мы можем сделать для самих себя? Холодильник набить продуктами? Но разве в этом цель и смысл жизни? Я не знаю, как это донести до других, но сам я понял, что только через глубокое потрясение Господь может дать тебе увидеть себя подлинного, всю твою никчемность в перспективе вечности, чего бы ты тут ни добился или даже чего бы ты тут ни претерпел, если ты ропщешь, завидуешь, осуждаешь, всё насмарку – и подвиги, и труды, и перенесение скорбей и болезней, если ты не с Богом.

«Где, где Господь?»

И вот ты начинаешь алкать Бога как единственный смысл и надежду. Вот так жил отец Мефодий, и тебе нужен был постоянно его пример, его опыт, как камертон твоей внутренней жизни. Ты тогда уже все свои и победы, и неудачи, и даже падения Господу нес. Просто как Отцу. Вот я, Господи! Тут-то и начинается вера: никакой своей уже персональной, отдельной от Бога жизни ты не мыслишь.

Это, вообще, оксюморон: жизнь, отдельная от Бога. Такой просто нет, это не жизнь. Почему отец Мефодий был всегда так прост, весел? Да потому что он ходил пред Богом. Что, он пред Самим Господом будет, что ли, превозноситься, печалиться, осуждать кого-то? Глупость же. Вот так с ним просто рядышком походишь и проникаешься этой жизнью радостной, сыновней.

Потом, бывает, осечешься: потеряешь Бога! И тут же начинаешь ползать, как слепой котенок, вопить, искать! Снова возвращаешься на Валаам. Где, где Господь? И тебя из твоей этой греховной ямы-преисподней зрячий отец Мефодий, как всегда, с улыбкой вытягивает. Шуткой еще какой-то приободрит, отряхивая тебя и точно отмывая молитвой: мол, чего это ты так сдрейфил; все наши грехи – это просто пыль на любимом чаде Божием, только бы мы каялись, вставали! И вновь уже жить можно, и дышится полной грудью. Вот так мы тут на Валааме все умирали в покаянии и оживали, обретая Бога.

В гостях у Авеля

Когда ты приходил к отцу Мефодию на исповедь, он минут 7–10 молчал – давал тебе начать. И, если это с первого захода было нечто на тему: какое сложное время и как же тут не ошибиться… – батюшка резко менял ракурс, настраивал тональность… Посредством его прямых вопросов тут же обнаруживалось кого и где ты сам обидел… Хотя батюшка и ставил эти вопросы как-то великодушно, он не терзал, а именно освобождал душу.

Почему-то при его расспросах перед твоим внутренним взором всё очень явственно восставало и сразу же, точно под действием его любви и молитвы, перегорало в душе – ты в этом каялся именно вот так испепеляюще, чтобы – никогда больше. Исповедь у него всегда была обновлением жизни. Я как новенький с Валаама возвращался!

А в миру ты опять погружаешься в эти будни Каина… Вот выезжаешь из своей родной Вырицы и, обогнав десятую машину, уже чувствуешь эти волны ярости, раздражения: то тебя зацепило, это… Ты резонируешь на сумасшедшую суету.

А как вырвался на Валаам, точно демоверсию мира сего выключили. И здесь как по молитве «Отче наш»: яко на Небеси и на земли. Тут ты в гостях у Авеля. И жертвы его угодны Богу. И он своей христоподобной кротостью освобождает тебя от тенет злобы. Ты снова, словно в детстве, прост и ясен.

Возвращаешься с Валаама, и ты на какое-то время просто не способен ни на агрессию, ни на дерзость. Только на любовь, она как-то становится органична тебе. Потом ты чувствуешь, что на тебя озираются как на белую ворону, как-то подстрекают тебя… Ты какое-то время еще держишь удар, а потом тебя вся эта тягомотина мира затягивает. И тебе снова на Валаам надо!

Шанс на внутреннюю ревизию

Иногда, видимо, уже мир Небесный предпринимает меры. То, что нам здесь кажется катастрофой умирания, на самом деле зачастую реанимирует нас для вечной жизни. Помню, в 2006 году я попал в страшную аварию. Со встречной полосы на скорости 140 км/ч в мою машину врезался пьяный водитель. Выполз я как-то из кабины. Лежу, понимаю, что у меня артерия разорвана, кровь во всю хлещет, два открытых перелома (врачи потом более 100 переломов только на одной ноге насчитают)…

Но первые минуты – это выбор души. Ну, сколько тебе времени, – думаешь, – отпущено?.. Набираю скорую помощь, потом сбрасываю и звоню отцу Мефодию. Говорю, что вот лежу, в аварию попал, скорее всего не выживу, – «Помолись, батюшка…» – «Ты где?» – кричит мне. Я объяснил. Он меня даже дальше слушать не стал.

Тут же, оказывается, набрал отца Фотия, тот скорую помощь вызвал, оказалось, что я в аварию попал как раз неподалеку еще и от их Валаамского подворья. Так что, когда буквально через несколько минут приехала скорая, там еще и валаамский монах находился. Врачи тут же поставили какие-то зажимы, предотвращающие потерю крови. Отвезли в больницу.

А там потом уже отец Мефодий меня вымаливал. 122 дня я тогда провел в больнице, 90 из них без движения. Но я очень много за это время всего перечитал, и не только художественную классику, ее-то я и так люблю. До сих пор с благодарностью нашу школьную учительницу литературы вспоминаю. Но я тогда выучил наизусть все молитвы: утреннее, вечернее правила, псалмы некоторые. Так что порою Господь дает шанс на внутреннюю ревизию.

Надо постоянно совершенствоваться

Помню, сам отец Мефодий любую свою болезнь называл «смертельной». Меня это, конечно, внутренне заставляло улыбаться, я понимал, что он просто имеет в виду: «Дайте мне немножечко отдохнуть». Если он чувствовал уже, что не справляется с этой круговертью суеты, ему нужна была остановка. Прямо он это не мог сказать, чтобы никого не обидеть, но и ему же надо было отдыхать! Он же постоянно народ принимал, круглые сутки был на связи.

Однажды я батюшку на Камчатку вывез. Вот там он смог абстрагироваться, любовался нерукотворным величием природы. Там, конечно, дух захватывает! На Валааме красиво, но там несравненный размах и просто райские пейзажи. Отец Мефодий прям не отрывался от иллюминатора, всё смотрел и смотрел на эти горы – и на подлёте, и когда уже улетали. Так его всё это впечатлило. А главное, он во всём и всегда видел Бога. Его десницу. Славословил Творца. Вообще, часто напоминал, что Бог всегда рядом. Если мы Его не видим, то только потому, что сердца наши не очищены. Надо постоянно совершенствоваться. Зло тоже в динамике, мы не должны уступать позиций.

Таинство духовного родства

Отношения с отцом Мефодием никогда не были статичны: то он тебе друг, то наставник, то внезапно для тебя ваша дружба, пропитанная духом его такой радостной, всегда самоотреченной любви, перерождается в нечто, ранее тобою не испытываемое на такой глубине, – в братство.

Это то, что, наверное, известно искренним ревностным монахам, но отнюдь не каждому мирянину это таинство духовного родства приоткрывается.

Батюшка как жил у Христа за пазухой, хотя эта близость к Богу большим внутренним подвигом преодоления своих страстей достигается, так же он и умер: врачи говорили, что его бесы, пока он лежал в палате, мучили (они это на своем медицинском языке как галлюцинации и пр. объясняли), а потом все и все его вдруг отпустили, он почувствовал мир и благость, кого-то накануне даже посетить во сне, предупредить успел, попытался меня заранее успокоить…

…Утро было тихое и радостное, а после он просто поднял руки, как при возгласе на Литургии, и отдал Богу душу. И лицо у него все такое же светлое, счастливое осталось. Сын к Отцу пошел. Все, что было заповедано, как только мог старался и исполнил. Встреча со Христом для такого ученика желанна.

Записала Ольга Орлова, 30 августа 2021

Источник: сайт Московского Сретенского монастыря

---