Лествица Великого Поста

Православное богословие представляет Великий Пост в виде пути ко Кресту и Воскресению Христову. Этот образ позволяет наиболее ярко изобразить в литургическом пространстве путь Спасителя в Иерусалим. В Неделю Преполовения Поста (Крестопоклонную) мы миновали половину этой дороги. Если до нее Церковь делала особый акцент на покаяние, очищение, то теперь Крест Христов стоит в самом центре христианской жизни. На Литургии мы слышали слова Господа: «Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее» (Мк. 8:34-35). Вспоминая эти слова Господа Иисуса Христа, Церковь вновь говорит всем верным, что путь следования за Спасителем есть путь сораспятия Ему.

Но Великий Пост – это одновременно и период, в который церковное сознание особенно проникновенно и трепетно размышляет и над основополагающими вероучительными истинами Православия. И прежде всего над теми, которые говорят о возможности реального присутствия Божия в творении. Так в праздник Торжества Православия мы вспоминали о победе Отцов над иконоборческой ересью. Почитание иконы означает для нас тот непреложный факт, что через зримый рукотворный образ мы мистически, неизреченно соприкасаемся с Первообразом. Значит, иконостас, видимый в храме, есть не перегородка отделяющая сакральное пространство от профанного, посвященных от непосвященных, а некое «окно», через которое люди могут реально видеть «святая святых», Царство Божие, явленное на земле.

Точно так же во вторую Неделю Поста, в день памяти святителя Григория Паламы, Церковь вспоминает о победе учения этого святого о нетварных энергиях. Фаворский свет Преображения есть явление той реальности, которое присуще Богу в Его вечном бытии. Ученики узрели преобразившегося Спасителя, как Истинного Бога, грядущего в Предвечной Славе.

Таким образом, для Церкви в период Великого Поста, то есть в то время, когда наиболее остро и ярко актуализируются в литургической памяти события нашего спасения особенно важны те аспекты богословия, которые прямо выражают истину, что Бог реально присутствует в жизни мира. Поэтому в четвертое Воскресение Поста мы празднуем память преподобного Иоанна Лествичника, создателя одной из наиболее известных книг в истории аскетической и богословской мысли – «Лествица».

Образ лестницы, соединяющей тварный мир с горним, присутствует с древнейших времен. В книге Бытия мы находим рассказ о сне Иакова: «И увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней… И убоялся, и сказал: как страшно сие место! Это не иное что, как дом Божий, это врата небесные» (Быт. 28:12,17). Схожий образ мы видим в Евангелии от Иоанна, когда Господь говорит своим ученикам: «Отныне будете видеть небо отверстым и Ангелов Божиих восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому» (Ин. 1:51).
Важно понимать, что книга преподобного Иоанна Лествичника не является умозрительным богословским трактатом. Это скорее некое практическое описание собственного опыта святого и сборник советов, которые он адресует своим братьям-монахам. Главная задача преподобного Иоанна состоит в том, чтобы показать, как возможно соединение человека с Богом. Именно эта цель и определяет его понимание подвига, который есть ни что иное, как подражание и следование за Христом. Ведь Спаситель, идя на Крест, полностью вверяет Свою волю Отцу. Значит, спасение мира стало возможным только благодаря полному и радикальному самоотречению Сына Божия. Поэтому и человек может стать богоподобным, и, по выражению архимандрита Софрония (Сахарова), христоликим только через опыт кенозиса, то есть самоумаления, добровольного обнищания.

Таким образом, первичной интуицией преподобного Иоанна является такое понимание свободы, в котором она выступает как полный «суверенитет» личности над природой. Человек – единственное существо во Вселенной, которое может обладать собою, владеть собою. Это означает, что он может становиться выше природных причинно-следственных отношений, опутывающих и определяющих жизнь простых животных. Следовательно, подвиг есть прежде всего наиболее полная актуализация человеческой свободы.

Но самоотречение – это некая предельная задача христианина. Она не может быть лишь этапом его жизни, потому что вся христианская жизнь и есть самоотречение. Однако, преподобный Иоанн выделяет определенные ступени, выстраивающие наш путь к абсолютному самоотречению, а значит, к соединению с Богом. Он часто прибегает к метафоре «странничества», которое «есть невозвратное оставление всего, что в отечестве сопротивляется нам в стремлении к благочестию». Первой ступенью является отчуждение от себя всего внешнего, что отвлекает человека от главного желания – быть всегда с Богом. Прежде чем стремиться ко Христу, необходимо, чтобы Он стал самым желанным в жизни. Отсюда и своего рода «ненависть» монаха ко всему мирскому. Но таковая является следствием не злобы, а любви к Богу. Мир «ненавидится» по мере его «обмирщения» и отпадения от первоначального Божественного Замысла. Чтобы понять это еще более очевидно, можно вспомнить известный церковный ирмос: «Житейское море воздвизаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек, вопию Ти: возведи от тли живот мой, Многомилостиве».

Подобный уход от мира создает некий новый порядок жизни, определяемый не социальными условиями, не светским правом и представлениями о справедливости, не этикой, а свободным выбором. На этом основывается понимание преподобным Иоанном монашеского послушания, которое есть не насилие над свободой, а напротив, направление ее к своей цели – Богу. Здесь необходимо обратить внимание на чрезвычайно важный момент не только для аскетики преподобного Иоанна Лествичника, но и для всей православной антропологии: понятие свободы и воли четко разводятся, они не тождественны, хотя и взаимосвязаны. Такой ход мысли уходит корнями в более умозрительные сферы богословия, в частности в учение о личности (ипостасности). Дело в том, что свобода всегда мыслилась святыми отцами как неотъемлемое свойство именно ипостаси, тогда как воля связывается прежде всего с природой. Это означает, что последняя может оказаться вовсе не свободной. Ведь мы можем выделить множество различных форм воления. К примеру, естественные желания (голод, жажда, половое влечение, желание сна и т. д.), ницшианскую волю к власти. Надо отметить, что естественная воля не является греховной сама по себе, но едва ли ее можно отождествить со свободой. Более того, она может стать греховной, если безраздельно обладает человеком. Так желание насыщения может реализовываться через отнятие пищи у другого человека. Итак, обладание волей не обязательно означает одновременное обладание свободой. Современная наука показала, что те или иные формы проявления воления присущи и животным.

Однако, освобожденная от своей замкнутости, эгоцентризма, вовлеченности в мир природы с ее законами, воля может стать свободной и соединенной с человеческой ипостасью. В этом во многом и состоит задача христианской жизни: ограничение себя ради Бога и ради других. Итак, преподобный Иоанн мыслит послушание как способ воссоединения воли со свободой. В монашестве же достижение этого наиболее реально.

Стояние в послушании приводит к важнейшему качеству – бесстрастию. Православное понимание последнего имеет лишь поверхностное сходство с античными аскетическими практиками. Мотивы же их кардинально различаются. Если для Платона и Плотина самоограничение и бесстрастие являются условием сведения человеческой природы к уму, то в Православии они мыслятся как способ преображения и обожения всего человека, которого исцелил Христос. Святитель Григорий Палама назовет позднее бесстрастие стяжанием нетварного Света. Преподобный Иоанн рассуждал в терминах богословия седьмого века.

С другой стороны, неверно представлять себе бесстрастие как такое состояние человека, при котором он абсолютно равнодушен ко всему, что происходит в мире, в том числе к страданию, смерти и так далее. Это извращенная трактовка православного понимания спасения и монашества. Бесстрастие есть прежде всего свобода от мирских страстей, но не от мира как такового. В какой-то степени монах пребывает в мире более актуально и остро, чем другой человек. Ибо он, прикоснувшись к Божественной Любви и Жизни, не может не чувствовать ту бездну, которая отделяет творение от Творца. Поэтому монах наиболее полно пребывает в мире, молясь за него. Архимандрит Софроний (Сахаров) пишет об этом следующее: «Природа всечеловеческого бытия такова, что каждое отдельное лицо, преодолевая в себе зло, этой победою наносит поражение космическому злу столь великое, что следствия ее благотворно отражаются на судьбах всего мира. С другой стороны, природа космического зла такова, что, побеждаемое в отдельных человеческих ипостасях (лицах), оно терпит поражение, значение и размеры которого бесконечно непропорциональны количеству». И еще: «Когда подвижник удаляется от мира, то в начале жизнь его по преимуществу сосредотачивается на первой заповеди и на личном покаянии, принимая характер как бы эгоистический. Позднее, когда покаяние достигнет известной меры полноты и души подвижника коснется благодать, тогда начинает в нем действовать любовь Христова, изливающаяся на людей и на все человечество».

Мы не будем сосредотачиваться и описывать все ступени «Лествицы» преподобного Иоанна. Нам лишь хотелось показать некоторые изначальные богословские мотивы этой книги, которую зачастую в среде верующих сегодня трактуют чисто механически. Одновременно становится ясным, почему именно в четвертую Неделю Поста, следующую за Крестопоклонной, вспоминают об этом великом святом. И тогда призыв Господа нашего Иисуса Христа к тому, чтобы мы взяли свой крест и следовали за Ним, после прочтения «Лествицы» обретает более конкретные, осязаемые очертания.